оболочек, эти рукотворные демоны нашли обильную пажить среди ослабленных умирающих людей и животных.
Вся Беларусь была иссечена кратерами ядерных взрывов. Оставшиеся без защиты областные центры, крупные города и посёлки с воинскими частями превратилась в один сплошной кусок угля. В этих условиях и без того сброшенные на Беларусь страшные образцы биологического и бактериологического оружия, созданные на основе новомодных нанотехнологий, стали молниеносно эволюционировать. Весь мир явился полигоном одного громадного неконтролируемого биологического эксперимента. А Беларусь — одним из центров этого полигона.
Их окрестили Отрядом Особого Назначения. Сокращённо — ООН. Историки Метро говаривали: до Удара существовала международная организация, которая имела такую аббревиатуру. И вроде бы эта организация, пыталась предотвратить войну... на словах. А на самом деле этим самым ООНовцам было на всё наплевать. Короче, никто уже толком не помнил, что там было на самом деле. Зато кто-то вспомнил английскую аббревиатуру данной организации — «UN», которая показалась достаточно краткой и звучной, чтобы окрестить ею миссионеров, намеревавшихся осуществить самую опасную в истории Московского Метро вылазку. Так их и назвали — уновцами.
В последний день подготовки, в учебном лагере уновцев появились двое высших военных Полиса. Уновцев построили и кратко объяснили, что сейчас их отведут в такое место, о котором знают немногие. Правила передвижения просты: им завяжут глаза и поведут. Разговоры категорически запрещены. Любая попытка развязать глаза, прикоснуться к своему оружию, отделиться от группы, произнести что-либо вслух и совершить другие действия, которые могут быть расценены, как неповиновение, воспринимаются, как угроза безопасности Полиса. Нарушитель без предупреждения расстреливается. Наличие автоматов у каждого из военных, а также та решительность, с которой они это говорили, не оставляла сомнений в том, что их угрозы — не пустой звук.
По требованию высших военных спецназовцы опустили водолазки ниже носа. Дальше по их же требованию все схватили друг друга за ремни: сзади идущие — впереди идущих. Уновцы шли «паровозиком», как в какой-то глупой детской игре. Оружие было зачехлено. За всё время пути никто не обронил не слова.
Идти было не удобно. Игорёк, вернее уже Радист, спотыкался, хлюпал ногами по воде, поворачивал налево и направо, подымался и спускался, снова поворачивал, карабкался по каким-то расшатанным лестницам. Порой казалось, что они ходят по кругу. Может быть, так оно и было. Возможно, военные Полиса умышленно их запутывают: никто лишний не должен был знать всех секретов этого государства. Несколько раз кто-то из сопровождающих, открывал и закрывал какие-то замки, засовы, затворы, люки. Так длилось часа три или четыре.
Они вошли в необычно тёплое помещение. Высшие Военные разрешили открыть глаза. Когда Радист поднял свою водолазку, он ахнул. Они стояли внутри ангара размером с четверть средней станции метро. В одну сторону пол ангара подымается, как будто туда уходит какой-то мост. В центре стоит вертолёт. Но это не такой вертолёт, какие он видел на картинках в детских книгах. Машина похожа на толстую серебристую лепёшку в форме овала с обрубленной задней частью. Длиной метров пятнадцать, шириной — около пяти. Нос вертолёта обтекаемой формы. Спереди и сзади по два нароста, заканчивающиеся мощными четырёхлопастными пропеллерами. Вертолёт стоит на четырёх шасси. Сбоку зияет люк, из которого спускается пожилой мужчина в кожаной куртке. Один из Высших Военных поздоровался с незнакомцем и представил его:
— Алексей Родионов. Единственный лётчик Полиса. Имел боевой опыт в Чечне. Можете ему доверять.
— Спасибо за рекомендации, Сергей Петрович, но на таких машинах мне летать не приходилось.
Лётчик со всеми поздоровался за руку. Столь экзотическая профессия ну никак не соответствовала внешнему виду лётчика. Простоватый щуплый мужичёк с редкими седыми волосами, зачёсанными назад и такой же седой бородкой, которая его делала явно старше своих лет. Мужичёк вроде бы и не улыбался, но имел такое счастливое выражение лица, говорил и двигался так бодро, что казалось, будто он только что сорвал главный куш своей жизни. Он сразу решил ввести всех в курс дела. Причём делал это с явным удовольствием, как школьник, которого вызвали отвечать зазубренный урок:
— Этот вертолёт сверхновой модели, был строго засекречен. Было изготовлено всего несколько экземпляров незадолго до Удара. За свой характерный внешний вид был прозван «камбалой» — была рыба такая... хотя это неважно. Снабжён ядерным двигателем. Реактор рассчитан на 20 лет бесперебойной работы. Время полёта ограничено только износом основных частей. Скорость не большая — километров 250 в час, но зато вертолёт очень устойчив к погодным условиям, прост в управлении, имеет повышенную степень надёжности. Больше трёх тонн разного вооружения: ракеты, две самонаводящиеся пушки с боеприпасами. Всё управляется компьютером, по желанию — в ручную. Этот экземпляр разработан для правительственных нужд. Всё в отличном состоянии, благодаря герметичности этого ангара. Внутри комфортно: система кондиционирования, полная изоляция салона от радиации. Управление относительно простое. Я здесь уже две недели, пытаюсь то-сё понять, изучить. Думаю, справлюсь...
Высший военный довольно жёстко прервал его:
— Господин Родионов, у вас нет такого права — «не справиться». Всё, хватит лирики. Давайте, погружайтесь, через два часа закат. Вам пора.
На секунду блаженная маска спала с лица лётчика, открыв более привычный для него тоскливый лик. Но он тут же взял себя в руки и с прежней бодростью взбежал по трапу, задорно махнув рукой своим пассажирам, как будто приглашал их к себе домой на кружку чая.
«Камбала» плавно тронулась и покатилась по наклону вверх. Уклон имел длину метров пятьдесят. Получается, ангар был спрятан на глубине пятнадцати метров под землёй. По ходу находились гермоворота, которые автоматически открылись при приближении вертолёта. Вертолёт выкатился на бетонную площадку какого-то предприятия. Егоров стал колдовать над клавишами, вертолёт загудел, дёрнулся и стал плавно взлетать. Они подымались над МОСКВОЙ.
Город был неоднороден. Кое-где виднелись язвы кратеров от ядерных взрывов, а вокруг них огромные безобразные «пятна» разрушений. Хотя в большей части городские строения сохранились. Зелень захватывала город: ломала асфальт, скрывала руины, пробивалась на крышах многоэтажек. Пройдёт лет пятьдесят и на месте города будет сплошной лес.
А сейчас масштабы города просто ошеломляли. Невозможно представить, что в каждой такой коробочке-доме жили сотни людей. Не вкладывалось в голову, что человек когда-то был в силах воздвигнуть такое.
Они пролетели над кольцом МКАДа и устремились на запад, догонять закат. Внизу расстилались безбрежные равнины лесов. Мутирующие деревья захватывали пространство. Они ломали строения, прогрызали асфальтобетон дорог. Игорёк, мир которого был ограничен станциями и туннелями, с трудом воспринимал масштабы этого всего лишь маленького уголка огромной Планеты.
Под ними проплывал враждебный лес, давно уже принадлежащий другим существам. И не факт, что человек сможет когда-нибудь покорить его снова. Радист посмотрел вперёд — на багрово-красное небо, залитое предзакатным пожаром. Они летели прямо в этот пылающий ад. Это нереальное, кровавое сияние, как кошмарный предвестник того, что их ждёт впереди, внушало страх и отчаяние.
Игорь с трудом отвёл взгляд от этого зрелища и посмотрел на своих спутников — почти все смотрели вперёд, на зловещее небо. О чём думают эти люди? Вот Рахманов, вечный оптимист, верящий в справедливость, законы и возможность всё решить мирным путём. Он явно надеется наладить международные контакты, вернувшись в Москву героем, и в ближайшие годы вообще покорить поверхность. Он боится за провал своих надежд, но, закусывая губы, старается держаться смело.
Вот погружённый в себя Ментал, как никто другой чувствует приближающуюся опасность. Его несуразно большая грушевидная голова едва качалась в такт вибрации вертолёта. На уродливом лице нет страха, а только осознание неминуемых испытаний...
Дехтер — маска, как всегда, скрывает его лицо, но и так понятно о чём думает командир. Он солдат, а