Исчадье тьмы, ты лжешь!Мой час настал, — я это знал и знаю,Но не хочу ни на одно мгновеньеПродлить его: тебе с толпою присныхПротивлюсь я, а не веленьям смерти.Я власть имел, но я обязан еюБыл не тебе: своей могучей воле,Своим трудам, своим ночам бессоннымИ знаниям тех дней, когда ЗемляЛюдей и духов в братстве созерцалаИ равными считала их. БессильныВы предо мной, — я презираю вас,Вы жалки мне!
Дух
Ты не избегнешь кары:Твои грехи…
Манфред
Не ты судья грехам!Карает ли преступника преступник?Убийцу тать? Сгинь, адский дух! Я знаю,Что никогда ты мной не овладеешь,Я чувствую бессилие твое.Что сделал я, то сделал; ты не можешьУсилить мук, в моей груди сокрытых:Бессмертный дух сам суд себе творитЗа добрые и злые помышленья.Меня не искушал ты и не могНи искушать, ни обольщать, — я жертвойТвоей доныне не был — и не буду.Сгубив себя, я сам и покараюСебя за грех. Исчадья тьмы, рассейтесь!Я покоряюсь смерти, а не вам!
Духи исчезают.
Аббат
Увы, ты страшен — губы посинелиЛицо покрыла мертвенная бледностьВ гортани хрип. — Хоть мысленно покайся:Молись — не умирай без покаянья!
Манфред
Все кончено — глаза застлал туманЗемля плывет — колышется. Дай рукуПрости навек.
Аббат
Как холодна рука!О, вымолви хоть слово покаянья!
Манфред
Старик! Поверь, смерть вовсе не страшна!
(Умирает.)
Аббат
Он отошел — куда? — страшусь подуматьНо от земли он отошел навеки.
Альфред Теннисон
Годива
Я в Ковентри ждал поезда, толкаясьВ толпе народа по мосту, смотрелНа три высоких башни — и в поэмуОблек одну из древних местных былей.Не мы одни — плод новых дней, последний