и воняли, и на самом последнем, толстом баране ехал мальчишка лет семи – похоже, он и был единственным пастухом.
Разбитая улица вертелась штопором, резко шла вверх, горы были как стены обрушившегося мира, огромные, рыже-серые, отвесные, на яростно-синем небе не было ни облачка, и они выпадали из этой синевы, словно в небе кто-то проделал прореху, и оттуда упали камни размером с вечность, и только на востоке горный склон был изрезан маленькими террасами, на которых, как в кадках, росли абрикосовые деревья.
Трудолюбие местных поражало сержанта Терентьева. В селе, где он родился, дома давно сгнили, а заборы покосились, и когда Терентьева забирали в армию, там на все село было двое призывников, а в соседнем селе и вовсе оставались три старушки. В этом селе было пять тысяч человек, и из них едва ли не треть были дети, и в каждом дворе стояли латаные «жигули», и сержант, что ни говори, понимал, что все эти «жигули» нажиты не разбоем и не мошенничеством, а каторжным трудом на горных террасах.
Терентьев подумал, что многое изменилось с тех пор, как неделю назад его взвод оказался в селе. Сначала между ними была глухая стена, мальчишки швыряли в них камнями, – а теперь им все время носили хлеб из пекарни, и позавчера Терентьев обедал у какого-то старика, а его солдаты починили старику забор, – а вот теперь его пригласили на свадьбу. Сержант вдруг подумал, что он бы хотел приехать в эти бескрайние горы еще раз, уже без оружия и без солдат, и посидеть за столом с вежливым, очень сдержанным имамом, и поспорить с ним, кто лучше, Бог или Аллах, – эти люди были золотые люди, если ты приходил к ним как гость, а не как враг.
Он был очень доволен. За неделю учений он заработал восемь тысяч долларов, и эти чертовы хачи уже не казались ему такими негодяями.
Они заехали в ворота и стали посереди крошечного двора. Справа, из распахнутой дверцы, терпко тянуло курятником. Над ними росло огромное дерево, и из зеленой листвы торчали оранжевые шары хурмы.
Его люди стали разгружать оружие, а Терентьев пригнулся и шагнул вслед за Булавди в распахнутую низкую дверь. За дверью обнаружилась крошечная прихожая, а за прихожей – гостиная. Над работающим телевизором висела вышитая Кааба, а на противоположной стене – черный коврик с золотым именем Аллаха. Посереди гостиной тянулся стол, уставленный картошкой и мясом. За столом сидели человек шесть молодых парней. Сержант Терентьев рассмеялся, обернулся к Булавди и спросил:
– А кто же невеста?
– Ты, – ответил бывший подполковник ФСБ.
В 5.30 утра, услышав о высадке иностранных военных сил, командующий СКВО генерал армии Хобочка принял решение нанести ответный удар.
Артиллерия и авиация нанесли сокрушительный удар по предполагаемому месту продвижения противника. С аэродромов взлетели самолеты стратегической авиации, призванные противостоять государству-агрессору, спецназ ГРУ в течение получаса высадился над Куршинским тоннелем, и 143-й полк выкатился из Бештоя-10, перерезая дорогу вероятному противнику, вторгающемуся с горных перевалов из сопредельного государства.
Бештойской частью операции руководил полковник Александр Лихой.
Тесть Лихого, генерал Ставрюк, являлся одним из богатейших людей России; в его управлении находились три цементных завода, семнадцать заводов, выпускающих бетонные блоки, сто четыре кирпичных завода и еще восемь тысяч четыреста семнадцать объектов, которые должны были обеспечивать армию мясом, молоком, жильем и обмундированием. Нельзя сказать, чтобы они успешно справлялись с этими функциями, но семью Александра Ивановича они обеспечивали.
Полковник Лихой в тридцать два года уже курировал снабжение всех частей СКВО, но ему хотелось боевых орденов, и тесть выхлопотал для него участие в учениях.
В семь часов утра полковник Аргунов доложил командующему учениями, что террористы блокированы на заводе. Он отсалютовал и повернулся, чтобы уйти, и в этот момент в кабинет влетел Христофор Мао.
– Булавди в Тленкое! – закричал Христофор.
– Это точно? – спросил командующий.
– Вот это они сделали с блокпостом!
И Мао выложил на стол запись, которую пришла Дауду по мобильному от его агента. Командующий нажал на кнопку «воспроизведение» и позеленел. Лихой бросился в туалет, а Христофор Мао смотрел с каким-то особым вниманием. Рот премьера слегка приоткрылся, розовый, покрытый каким-то белым пушком язык, непрестанно облизывал губы. Казалось, что Мао смотрит не резню, а порнофильм.
Запись шла пять минут. Наверное, это был только кусок. Наверное, офицеры умирали дольше. Лихой вернулся в кабинет, утирая мокрый рот.
– Товарищ полковник, – сказал Христофор Мао, – вы были правы. Снимите своих людей с учений и уничтожьте их.
– Мне нужен письменный приказ командующего учениями, – отозвался Аргунов.
Генерал армии опустил взгляд. Это было слишком сильное решение – отменить учения и начать войну. Генерал не привык к таким решениям.
– Я поймаю Булавди, – закричал полковник Лихой.
– А если это ловушка, – спросил Аргунов, – если они нарочно прислали пленку, чтобы заманить в засаду колонну?
– Я поймаю Булавди! – повторил Лихой.
«Идиот, ты думаешь, Хаджиев будет ждать тебя там, в селе? У него наверняка выставлены посты. На чем ты, интересно, подберешься скрытно к Тленкою?»
– С богом, Александр Васильич, – промолвил генерал Хобочка.
Через пять минут после того, как он покинул кабинет командующего, начальник штаба защитных и заслонных операций Христофор Мао вызвал к себе Дауда Казиханова. Приказание Мао было кратким и исчерпывающим.
– Нет, – ответил Дауд.
– У тебя нет выбора. Если Джамал станет президентом, я найду, как получить у него прощение. Напомнить, как?
Дауд молчал несколько секунд, а потом кивнул и спустился во двор. Через пять минут Христофор увидел из окна второго этажа, как начальник РУБОП, вместе со своими сыновьями, выезжает с завода.
Кирилл проснулся через полтора часа. Золотистое, как поджаренная хлебная корочка, солнце заливало салон самолета янтарным светом, за соседним столиком наворачивали блины с икрой, и Шамиль сидел напротив Кирилла, согнув крепкие кривые ноги и играя в какую-то стрелялку на телефоне.
Семен Семенович, сидевший наискосок в глубоком кожаном кресле светло-салатного цвета, поднял голову от бумаг и поманил Кирилла пальцем, и Кирилл пересел к нему, а Марк Сорока, в безукоризненной белой рубашке и серо-стальном костюме, наоборот, поднялся и пересел к Шамилю.
Семен Семенович был в темно-сером, чуть обвисающем на нем костюме, и на его худом бело-розовом носу сидели узкие, с золотой переносицей очки: он страдал дальнозоркостью. Остатки волос Забельцына были тщательно зачесаны назад, открывая большой выпуклый череп с плотно прижатыми ушами; глаза за бесцветными стеклами бегали по бумаге, как сканер.
– Сэр Мартин, как я понимаю, уже прилетел? – спросил Семен Семенович.
Сэр Мартин прилетел наверняка и должен был привезти с собой кучу журналистов. Официальное открытие сверхсовременного завода ценой три миллиарда долларов должно было произвести превосходное впечатление на рынки; в условиях, когда FTSE улетел вниз до 4500 пунктов, а общий объем долгов материнской компании превысил 17 млрд. фунтов, сэр Мартин сильно нуждался в положительных впечатлениях.
Кирилл кивнул. Самолет под ними вздрогнул; пилоты уже готовились к посадке.
«Если я все сделаю правильно, – подумал Кирилл, – ты не получишь завод. Раньше у нас были подозрения; теперь – доказательства. Но мне надо быть очень и очень осторожным. Мне надо уговорить Джамала отказаться от мести. Мне надо объяснить ему, что в условиях фондового рынка правила кровной
