Ру сидел на полу по-турецки, спустив маску на грудь, в руке — бутылка воды.
— Анук! — Он радостно улыбнулся мне. — Ты вместе с Вианн пришла?
Я покачала головой. Улыбка сразу исчезла с его лица.
— Почему ты к нам не приходишь? — спросила я. — Ты же сказал, что придешь!
— Я просто был очень занят. — Он мотнул головой, показывая, во что превращена комната, закутанная в строительную пленку. — Ну что, нравится тебе?
— Не-а, — сказала я.
— Зато больше никаких переездов. И у тебя будет своя комната. И до школы недалеко. Ну и так далее.
Иногда мне очень хочется знать, отчего это взрослые устраивают такую шумиху, выбирая детям школу или колледж? Ведь совершенно очевидно, что дети знают о жизни куда больше, чем их родители. И почему взрослые всегда так усложняют жизнь? Почему не могут в кои-то веки взять и упростить ее для себя?
— Я слышала, что тебе Тьерри говорил. Он не должен так с тобой разговаривать! Он думает, что гораздо лучше тебя. Почему же ты не пошлешь его ко всем чертям?
Ру пожал плечами.
— Мне тут платят. И потом… — я заметила, как блеснули его глаза, — я, может, и сам скоро не выдержу и окончательно разозлюсь.
Я села на пол с ним рядом. От него пахло потом и опилками; все вокруг, как и его плечи и волосы, было усыпано опилками. Но кое-что в нем все-таки изменилось, хоть я и не сумела определить, что именно. Взгляд стал другим: более веселым, что ли, более живым, полным надежды, — когда он приходил к нам в chocolaterie, он совсем иначе смотрел.
— Ну что, Анук, могу ли я чем-то помочь тебе?
«Скажи Ру, что он и есть отец Розетт». Да. Верно. Но, как всегда, легко сказать… А вот когда до дела дойдет…
Я послюнила кончик пальца и изобразила на пыльном полу знак Госпожи Лунной Крольчихи. По словам Зози, это мой знак. Кружок, а внутри его кролик. Который якобы похож на молодую луну; это символ любви и новых начинаний; вот я и подумала раз уж это мой знак, то пусть хоть он попробует оказать на Ру какое-то воздействие.
— Что случилось? — Он улыбнулся. — Почему ты молчишь? Язык проглотила? Или его тебе кошка откусила?
Возможно, на меня подействовало именно слово «кошка». Или, может, я просто не очень-то умею лгать, особенно тем, кого люблю. Так или иначе, этот вопрос, который чуть не прожег мне дырку в языке после того разговора с Зози, сам вырвался у меня изо рта…
— А ты знаешь, что ты — отец Розетт?
Он молча уставился на меня. Потом переспросил:
— Что ты сказала?
Я видела, что он потрясен до глубины души. В глазах у него было смятение. Значит, он действительно ничего не знал, но по выражению его лица не было заметно, что он так уж рад этому известию.
Я, опустив глаза, смотрела на пол, на знак Госпожи Лунной Крольчихи; потом взяла и нарисовала с нею рядом сломанный крест — символ Красной Обезьяны Тескатлипоки.
— Я знаю, что ты подумал. Розетт, конечно, маловата ростом для четырехлетней. И слюни еще порой пускает. И ночью часто просыпается. И она кое в чем всегда соображала медленно — ей, например, не хотелось учиться разговаривать или пользоваться ложкой. Но она действительно очень забавная… и очень-очень милая… и если ей дать возможность…
Теперь лицо Ру стало цвета опилок. Он тряхнул головой, словно пытаясь прогнать дурной сон или какое-то видение, и спросил:
— Значит, ей четыре?
— Да, и на следующей неделе у нее день рождения. — Я улыбнулась ему. — Я так и думала, что ты не знаешь. Я говорила: Ру никогда бы просто так нас не бросил. Никогда — если б знал о Розетт…
И я принялась рассказывать ему, когда Розетт родилась, и как мы жили над той маленькой блинной в Ле-Лавёз, и каким Розетт сперва была болезненным ребенком, и как мы ее кормили из пипетки, и как потом переехали в Париж, и что с нами случилось после этого переезда…
— Погоди минутку, — сказал Ру. — А Вианн знает, что ты здесь? Она знает, что ты все это мне рассказываешь?
Я покачала головой.
— Никто не знает.
Он задумался; цвета его ауры постепенно менялись: среди спокойных голубых и зеленых возникли яркие вспышки красного и оранжевого; уголки губ опустились, рот затвердел — такого Ру я прежде не знала.
— Значит… за все это время она мне так ни слова и не сказала? У меня родилась дочь, а я об этом и не знал…
У него, когда он сердится, южный акцент всегда становится заметнее, а сейчас мне и вовсе казалось, что он на иностранном языке говорит.
— Ну, может, у нее просто возможности не было все тебе рассказать?
Он как-то сердито всхрапнул.
— А может, она просто считает, что я не из того теста сделан, чтобы отцом быть?
Мне захотелось обнять его, как-то облегчить его душевные мучения, сказать, что все мы очень его любим. Но он в эту минуту был явно не в себе и вряд ли стал бы слушать подобные уговоры — это я могла заметить, даже не заглядывая в Дымящееся Зеркало. И я вдруг подумала: «А что, если я совершила ошибку?» Что, если нельзя было просто так взять и сказать ему об этом? Что, если все же следовало прислушаться к советам Зози…
А он вдруг встал, словно придя к какому-то решению, стер ногой нарисованный в пыли знак Красной Обезьяны Тескатлипоки и сказал:
— Что ж, надеюсь, эта шутка всем вам доставила немало удовольствия. Жаль, конечно, что ты все испортила и не подождала еще совсем немного — всего лишь до тех пор, когда я закончу ремонт этой квартиры… — Он стянул с себя маску и злобно швырнул ее о стену. — Можешь сказать своей матери, что с меня довольно. Она в полной безопасности. Она сделала свой выбор и пусть не выпускает его из рук. А при случае также сообщи Ле Трессе, что теперь он может отделывать свою квартиру сам. Я ухожу.
— Куда? — вырвалось у меня.
— Домой, — сказал Ру.
— Как, назад на свое судно?
— Какое судно? — спросил он.
— Ты же сказал, что у тебя есть какое-то судно, — напомнила я ему.
— А-а, да.
Он посмотрел на свои руки.
— Ты хочешь сказать, что никакого судна у тебя нет?
— Конечно есть! У меня просто потрясающее судно.
Смотрел он куда-то в сторону, и голос его звучал как-то чересчур ровно. Я начертала в воздухе символ Дымящегося Зеркала и сразу увидела, что в ауре Ру преобладают гневные сполохи красного, перемешанные с волнами циничного зеленого. В голове у меня билась одна-единственная мысль: «Ой, Ру, пожалуйста! Ну хотя бы на этот раз!» Но вслух я спросила:
— И где же оно?
— В Арсенальном порту.
— Как это ты умудрился туда попасть?
— Просто проплывал мимо, вот и все.
Ну что ж, это еще одна ложь, подумала я. Ведь для того, чтобы такое судно, как плавучий дом, смогло подняться вверх по течению от Танна, требуется немало времени. Может, даже несколько месяцев.
