— Но ведь все врачи в конечном счете именно к этому и приходят… — сказал аббат.
— Но не всем грозит тюрьма, — возразил Афанарел. — Обычно они скрывают истинное положение вещей, а профессор Членоед никогда факты не подтасовывал.
— А как же это можно скрыть? — спросил аббат.
— Обычно врачи передают безнадежных больных более молодым и неопытным коллегам как раз, когда больные должны умереть. Доктора помоложе, в свою очередь, тоже стараются их кому-нибудь спихнуть.
— Одного не могу понять: если больной умирает, то это обязательно отражается на судьбе его лечащего врача?
— Часто в таких случаях больной выздоравливает.
— В каких случаях? — спросил аббат. — Извините, я что-то не понимаю.
— Ну, когда старый врач передает больного более молодому… — сказал Афанарел.
— Но ведь доктор Членоед совсем не старый… — заметил Анжель.
— Ему лет сорок… сорок пять… — прикинул аббат.
— Да, — сказал Афанарел. — Не повезло человеку.
— Да ну! — махнул рукой аббат. — Все мы постоянно кого-то убиваем. Только я все-таки не понимаю, почему он отказался от места отшельника. Религия была создана для того, чтобы пристраивать преступников. Так в чем же дело?
— Вы правильно сделали, что предложили ему это, — сказал археолог. — Но он слишком порядочный человек, чтобы пойти на такое.
— Дурак он, — отозвался аббат. — Кому нужна его порядочность? И что он теперь будет делать?
— Этого я не могу вам сказать… — пробормотал Афанарел.
— Уедет, — сказал Анжель. — Он не хочет сесть в тюрьму. Забьется в какую-нибудь дыру…
— Давайте поговорим о чем-нибудь другом, — предложил археолог.
— Прекрасная мысль, — сказал аббат Иоанчик.
Анжель промолчал. Все трое шли теперь молча.
Время от времени кто-то из них наступал на улитку, и тогда из-под подошвы вздымались вверх желтые песчаные струйки. Тени всех троих шли рядом с ними, маленькие и вертикальные. Их можно было увидеть, широко расставив ноги, однако странным образом тень аббата поменялась местами с тенью археолога.
XII
Луиза:
— Да.
Взгляд профессора Членоеда скользнул вокруг, как радиус по кругу. Казалось, ничего необычного не происходит. Тело практиканта, покоившееся на операционном столе, продолжало лопаться то тут, то там и пускать пузыри, и это, собственно, было единственной проблемой, которую надо было разрешить немедленно. В углу стоял большой чан, выложенный свинцом. Членоед подкатил к нему операционный стол, разрезал скальпелем ремни и столкнул туда тело практиканта. Затем вернулся к шкафу с бутылями и флакончиками, взял оттуда две бутыли и вылил их содержимое на полураспавшийся труп. После чего открыл окно и вышел.
Придя к себе в комнату, он переодел рубашку, причесался перед зеркалом, проверил, на месте ли бородка, и почистил ботинки. Затем он открыл шкаф, нашел стопку желтых рубашек, осторожно вынул ее и отнес в комнату Анжеля. После чего, не возвращаясь к себе и даже ни разу не обернувшись, одним словом, без всяких сожалений он начал спускаться вниз по лестнице. Вышел он через черный ход. Здесь стояла его машина.
Анн работал у себя в комнате, а директор Дюдю диктовал письма Бирюзе. Услышав гул мотора, все трое вздрогнули и повысовывались из окон. Но машина была с другой стороны. Заинтересовавшись происходящим, они тоже заспешили вниз по лестнице. Правда, Анн тут же вернулся наверх — боялся, что Амадис сделает ему втык за то, что он оставил свое рабочее место в рабочее время. Перед тем как тронуться с места, машина Членоеда совершила полный оборот вокруг своей оси. Скрежет сцепления не позволил профессору услышать то, что кричал ему вдогонку Амадис. Членоед только помахал им всем рукой и, разогнавшись, взял первую дюну. Юркие колеса выделывали кренделя на песке, который фонтаном хлестал из-под них в разные стороны; против света эти струи песка напоминали изящные разноцветные радуги. Членоед наслаждался этим многоцветием.
На вершине дюны он чуть не столкнулся с потным велосипедистом в легкой куртке-безрукавке из полотна табачного цвета, являвшей собой форменный мундир, и обутого в большие высокие ботинки, подбитые гвоздями. Из ботинок выглядывали верхушки серых шерстяных носков. Фуражка была завершающим аккордом в его костюме. Это был инспектор, который должен был арестовать Членоеда.
Они поравнялись, и Членоед на ходу дружески поприветствовал велосипедиста, а затем съехал вниз по склону дюны.
Профессор смотрел на столь подходящий для испытаний моделей ландшафт и очень явственно вдруг вспомнил, как в руках его мощно вибрировал «Пинг-903», когда, вырываясь из его объятий, пускался в свой единственный удачный полет.
От «пинга» осталось одно воспоминание, тела Барридзоне и практиканта где-то медленно разлагались, а он, Членоед, драпал от инспектора, который должен был его арестовать, поскольку в маленькой записной книжке профессора в правой колонке было на одну фамилию больше, чем надо, а в левой — на одну меньше.
Он старался не давить колесами блестящую траву, чтобы не нарушать гармонию пустыни с ее мягкими изгибами, пустыни без теней из-за вечно пребывающего в зените солнца — не жаркого, а только теплого, теплого и рыхлого. Он ехал быстро, но ветра почти не чувствовалось, и если бы не шум мотора, тишина была бы всеобъемлющей. Подъем, спуск. Спуск, подъем. Ему нравилось въезжать на дюну по косой. Непредсказуемая и капризная черная зона то вдруг возникала где-то совсем рядом, то подкрадывалась с назойливой медлительностью — все зависело от выбранной профессором траектории. Однажды он на минутку прикрыл глаза и чуть туда не въехал. В последнее мгновение он успел повернуть руль на четверть оборота вправо и отъехал по длинной кривой, чья извилистость точно передавала ход его мысли.
Его взгляд остановился на двух маленьких фигурках вдали, и вскоре профессор узнал в них Оливу и Дидиша. Сидя на корточках, они во что-то играли в песке. Членоед нажал на газ, подъехал и остановил машину прямо рядом с ними.
— Здравствуйте… — сказал он. — Во что играем?
— Ампочек ловим… — ответила Олива. — Уже миллион наловили.
— Миллион двести двенадцать, — уточнил Дидиш.
— Прекрасно! — сказал профессор. — На здоровье не жалуетесь?
— Нет, — ответила Олива.
— В общем, нет… — Дидиш, казалось, колеблется.
— А что с тобой такое? — спросил Членоед.
— Дидиш ампочку проглотил.
— Очень глупо, — сказал профессор. — Ощущение, должно быть, омерзительное. Зачем ты это сделал?
— Просто так, — ответил Дидиш. — Посмотреть, что будет. Кстати, это совсем не так ужасно.
— Ненормальный! — сказала Олива. — Теперь я за него замуж не выйду.
— И правильно… — одобрил профессор. — Представляешь, если он и тебя заставит ампочек есть?
