— Если вы будете стрелять в Дидиша, я такое здесь устрою, что вы на тот свет отправитесь, — закричала она. — Оставьте нас в покое. Вы просто старый дурак. Убирайтесь отсюда со своей дурацкой фуражкой! Вы гадкий, и не трогайте меня. Если вы ко мне только прикоснетесь, я буду кусаться!
— Я знаю, что я сделаю, — обозлился инспектор. — Я убью вас обоих, а потом буду тебя трогать, сколько влезет.
— Вы мерзкая старая задница, — сказала Олива. — Вы со своей работой не справляетесь! Какой же вы легавый после этого? Вашей жене и вашей дочери будет стыдно за вас. Значит, теперь полиция стреляет в кого попало, и все тут! А кто будет помогать старушкам и маленьким детям улицы переходить? Тут на вас рассчитывать не приходится! Кто будет подбирать раздавленных собак? У вас и прошиватели есть, и фуражки, а вы даже не можете без посторонней помощи арестовать этого несчастного профессора Членоеда!
Инспектор опешил, потом убрал прошиватель в карман и отвернулся. Постояв так несколько секунд, он поднял велосипед и поставил его на колеса. Переднее колесо заклинило. Оно все изогнулось. Инспектор схватился за руль и начал выискивать что-то на песке. Прямо под его ногами четко просматривалась колея машины Членоеда. Инспектор тряхнул головой и взглянул на детей. Вид у него был пристыженный. Затем он отбыл в том же направлении, что и Членоед.
Олива и Дидиш остались одни. Им было страшно. Они смотрели вслед уходящему инспектору, наблюдая за тем, как он поднимался и спускался по склонам дюн, волоча за собой теперь уже никому не нужный велосипед. В конце концов фигурка полицейского стала совсем маленькой. Шел он ровным шагом, не замедляя ход, ровно посередине между колеями от колес машины Членоеда. Затем он набрал полную грудь воздуха и вошел в черную зону. Последним, что они увидели, было красное стеклышко, прицепленное к щитку велосипеда, которое погасло, как глаз, по которому дали кулаком.
Олива побежала к гостинице, Дидиш бросился ей вдогонку, он звал ее, но она ничего не слышала и только плакала. Они даже забыли в пустыне коричневую корзину с копошащимися на дне ампочками, а Олива все спотыкалась и спотыкалась, ибо взор ее был обращен в себя.
XIII
Аббат Иоанчик и Анжель сидели в палатке Афанарела. Они ждали археолога, который пошел за молодой брюнеткой, оставив их наедине.
Первым прервал молчание Иоанчик.
— Вы все так же по-идиотски настроены? — спросил он. — Я имею в виду — в отношении секса.
— Вот вы о чем… Вы были правы, когда хотели меня как следует выпороть, — сказал Анжель. — Помыслы у меня действительно были гадкие. Но мне и вправду этого хотелось, потому что в данный момент мне чисто физически нужна женщина.
— Наконец-то! Вот это другое дело! — воскликнул аббат. — Это я понимаю. В таком случае займитесь малышкой, которая сейчас сюда явится.
— Я наверняка так и поступлю, — сказал Анжель. — Но был момент в моей жизни, когда я не смог. Я хотел по-настоящему любить мою первую женщину.
— И вам это удалось?
— Да, — сказал Анжель. — Но сейчас я в этом не вполне уверен, ибо то же самое чувство я испытывал два раза и теперь, когда я люблю Бирюзу.
— Какое такое чувство? — заинтересовался аббат.
— Когда кажется, что знаешь, уверенность такая, — сказал Анжель. — Знаешь точно, что надо делать, знаешь, зачем живешь.
— А зачем вы живете? — спросил аббат.
— Я не могу это выразить словами, — сказал Анжель. — Когда нет навыка, объяснить это очень трудно.
— Давайте еще разок, с самого начала, — предложил Иоанчик. — А то вы меня совсем запутали. Я даже нить потерял. Для меня это совсем не характерно. В конце концов, Иоанчик я или нет?
— Ну так, я любил одну женщину, — начал Анжель. — И для нее, и для меня это была первая любовь. Как я уже сказал, все было замечательно. Но теперь я люблю Бирюзу. Влюбился сравнительно недавно… А она… Ей я безразличен.
— Зачем вы так говорите? — сказал Иоанчик. — Откуда вы знаете?
— Она спит с Анном, — продолжал Анжель. — Он ее портит. Она вся износилась. Он губит ее. С ее согласия, разумеется, и делает он это не нарочно. Но что это меняет?
— А то, что вы Анна не осуждаете, — сказал Иоанчик.
— Не осуждаю, — подтвердил Анжель. — Но постепенно я стал все-таки хуже к нему относиться. Он слишком насладился ею. А сам говорил сначала, что ему на нее наплевать.
— Знаю, знаю, — сказал аббат. — Именно на таких мужчины потом и женятся.
— Не женится он на ней. Она меня, как известно, не любит, а я ее люблю, и я-то вижу, что ей почти пришел конец.
— Она еще очень ничего, что бы вы там ни говорили.
— Мне не это важно. Мне совершенно безразлично, была она лучше до нашей первой встречи или нет. Для меня существенно то, что она так сдала — и не по моей вине — с тех пор, как мы знакомы.
— Но будь она с вами, она сдала бы точно так же!
— Нет, — сказал Анжель. — Все-таки я не такая скотина. Я бы расстался с ней до того, как она придет в полную негодность. И не ради себя, а ради нее. Чтобы она могла себе подыскать кого-нибудь другого. Они ведь больше ничем мужчину привлечь не могут. Только своей красотой.
— Ну, это уж положим! — воскликнул аббат. — Иногда такая вошь себе мужика отхватит!
— Этих я в виду не имел, — сказал Анжель. — Вы меня, конечно, извините, но, когда я говорю о женщинах, я имею в виду хорошеньких женщин. Все остальные живут в совершенно ином, далеком от меня измерении.
— Ну и как же они себе мужчин находят?
— Примерно так же, как распространяются среди населения некоторые лекарственные средства, — сказал Анжель. — Без всякой рекламы, только по совету врача. Пристроить эти лекарства можно только таким способом. Если кто-нибудь посоветует. Вот и уродки эти выходят замуж за людей, которые их знают. Или же завлекают мужчин запахом. Или чем-нибудь в этом роде. Или же просто мужчины ленивые попадаются.
— Это ужасно, — вздохнул Иоанчик. — Вы сообщили массу подробностей, мне доселе неизвестных, как я полагаю, из-за моего целомудренного образа жизни и долгих медитаций. Когда вы священник, у вас создается совсем иное представление о женщинах. Они приходят к вам сами, и, вообще говоря, можно выбрать любую. Но поскольку все они — уродки, проблема выбора отпадает сама по себе. Можно считать, что это один из возможных способов ее решения. Остановите меня, а то я тоже заговариваюсь.
— Таким образом, — продолжил Анжель, — я считаю, что красивых женщин надо бросать или просто расставаться с ними до того, как они превратятся в ничто. Я всегда придерживался этого правила.
— Но они не всегда будут готовы с вами расстаться, — возразил Иоанчик.
— Расстанутся как миленькие. С ними же можно просто договориться — некоторые и сами понимают все то, что я вам только что объяснял, и тогда вы можете всю жизнь прожить, сохраняя с ними прекрасные отношения. Или же с женщинами можно вести себя намеренно жестоко, чтобы они сами вас бросили. Но это тяжело, ибо в минуту расставания вы должны еще любить их.
— Именно из этого вы, по всей видимости, и заключаете, что они еще чего-то стоят? Раз вы их любите?
— Да, — сказал Анжель. — Поэтому все это так тяжко. Вы не можете относиться к этому совершенно равнодушно. Вы расстаетесь с ней по своей воле, иногда даже сами находите ей другого мужчину, а потом, когда вам начинает казаться, что она с ним счастлива, вас обуревает ревность.
Он замолчал. Аббат Иоанчик, сжав голову руками, старательно предавался размышлениям.
