И, хотя Валерий знал наверняка, что это не так, он не стал отпираться. Глупо и бесполезно было спорить, призывать кого-то в свидетели…
— Ладно, говорил, — буркнул он и улыбнулся, уступая ребятам вымышленную оплеуху.
На него смотрели уважительно до обожания, чуть приоткрыв рты, а Хмелик — как-то нестерпимо преданно.
— Я пойду, — сказал Валерий.
В противоположном конце коридора его нагнал Гена Конев.
— Мы вас, имейте в виду, тоже не подведем, — заговорил он торопливо. — Вы, наверное, знаете… Вам, наверное, уже наша классная руководительница сказала, да? В общем, я двойку на географии схватил… Так я завтра исправлю. А там еще с одним Хмель возится…
Зазвенел звонок. Конев, махнув рукой, убежал.
И Валерий вошел в класс, весело раздумывая о странном способе повышения успеваемости, который нечаянно применил.
Победное настроение Валерия рассеялось на большой перемене. Передавался первый выпуск радиогазеты «Школьные новости». Не меньше половины выпуска занял фельетон Зинаиды Васильевны Котовой о нарушителях дисциплины.
Может быть, помещенный в стенгазете, фельетон не приковал бы к себе внимания ребят, как не вызвала бы особого интереса речь Котовой о том же на собрании. Но первая передача по школьному радио — это было событие. К тому же фельетон читала девочка-диктор, подражая дикторам настоящего радио, и можно было гадать, чей это голос. Словом, передачу, шикая друг на друга, слушали на всех этажах.
В фельетоне говорилось сначала об уже, засунутом кем-то в портфель учительницы русского языка и литературы. Хозяин ужа был назван «воскресителем нравов дореволюционной гимназии». «Воскресителю» предлагалось повиниться.
Дальше фельетон посвящался «дикарству» ученика 5-го «Б» Хмелика. Получалось, что Хмелик метил со двора снежком не только в форточку, но непосредственно в классный журнал. Для уничижения Хмелика, а также потому, что это был фельетон, употреблялись славянизмы: «притча во языцех», «витать во облацех» и «иже с ними», на которых неопытная дикторша всякий раз спотыкалась,
«Притчей во языцех» объявлялся поступок Хмелика, «витал во облацех» (и притом, как ни странно, «оказался не на высоте»!) совет дружины; кто такие «иже с ними» — уточнено не было.
За передачей последовал звонок на урок, так что Валерий не успел даже повидать Хмелика. Жалея, что не может сейчас же чем-то его подбодрить, он со злостью думал: «Стоило трудиться столько, радиоузел этот сооружать, чтоб голос Котовой теперь на всю школу гремел!» Это было до того досадно, что Валерий вспомнил с оттенком неприязни даже об общей благодарности Станкину за то, что тот наладил узел… «Да ведь Станкин же редактор «Школьных новостей»! — всплыло у него в голове. — Ну, подожди, я тебе мозги прочищу!»
Он немедленно написал Стасику записку: «На перемене обязательно нужно поговорить о весьма серьезном. Валерий».
Станкин, не скользнув по записке взглядом, сунул ее в парту.
Это был его обычай — он не отвлекался на уроке ни на что постороннее. К этому привыкли так же, как к тому, что Стасик Станкин не подсказывает, ни при каких условиях не передает шпаргалок, не признает почти общепринятого у ребят отрывисто-грубоватого тона.
Ко всему этому привыкли не сразу. Валерий учился со Стасиком в мужской школе и видел, как трудно приходилось ему, когда он ни за что не отступал от «принципов». На Станкина многие одноклассники смотрели косо.
Можно считать шпаргалку злом и все-таки негодовать, что в исключительный момент тебе ее не передали, хотя это было просто и безопасно сделать. А Станкин не передавал… И не по зловредности — это скоро все поняли, — а потому, как выражался он, припертый к стене, что «это шло бы вразрез с принципами, которые считаю верными».
Уважая Станкина за эту стойкость, Валерий до последнего времени не считал его «своим».
В последний год Станкина резко отличало от других ребят (хотя сам он этого совсем не подчеркивал) то, что будущее его было определено. Он занимался физикой, помимо школы, в кружке при физическом факультете университета, участвовал в олимпиаде и был награжден вузовскими учебниками по физике. Никто не сомневался, что его примут на физфак, как и в том, что «Станкин идет на медаль».
Сам он, когда говорили об этом, скромно пожимал плечами, хотя чувствовал себя, вероятно, довольно уверенно. На уроках физики он никогда не «выскакивал», несмотря на то что в решении задач, например, был искушен никак не менее преподавателя.
И все-таки если что и отделяло сейчас Стасика от ребят, то не его свободная, взрослая речь (многие в девятом классе стали говорить свободнее и взрослее) и не его особая непримиримость к шпаргалке, а именно предрешенность его послешкольной судьбы. Для остальных то, что последует за экзаменами на аттестат, было в совершенном тумане. Не то завод, не то институт, может, техучилище, может, отъезд на необжитые земли… Неизвестно, кем станешь… А в лице Станкина, безусом и безбородом, казалось, были уже черты, которые и в облике будущего профессора могли бы остаться неизмененными.
— Слушай, редактор, а ведь ты сегодня в первом выпуске такую ерунду напорол!.. — сказал Валерий Стасику, когда урок кончился и учитель вышел из класса. — Теперь распутывай, друг!
— В каком отношении? — хладнокровно спросил Станкин.
— В том! — раздраженно ответил Валерий. — В фельетоне.
— Что касается этого материала, — с расстановкой произнес Стасик, — то его, к твоему сведению, моя редакторская рука вообще не касалась. Я там, между прочим, намеревался придаточное предложение переделать в причастный оборот, а потом не стал, знаешь ли…
— Плевал я на причастный оборот! — вспылил Валерий. — Какую вы загнули ерундовину со снежком!
— Ты считаешь, раздули? — осведомился Станкин, неумолимо оставаясь в рамках мирной беседы. — Возможно… Но лично я, вообще говоря, не сочувствую тем, кто забрасывает в класс снежки.
— Я, что ли, им сочувствую! — заорал Валерий, выведенный из себя спокойствием и округлыми фразами Стасика. — Да Хмелик-то тут при чем?!
— А, так конкретно Хмелик, по-твоему, зря попал в фельетон?
— Правильно, Стасик, — сказала Лена вкрадчиво, ласково и жалостливо, как говорят взрослые с маленьким несмышленышем. — Правильно, умница!.. А сейчас я тебе лучше еще объясню. Икс кинул в окно снежок. Так, Стасичек?.. А Валерий — видишь этого мальчика, его зовут Валерий Саблин — Валерий утверждает, что икс не найден, что икс не есть Леня Хмелик. Видишь, как просто?..
— Я этого парнишку как раз не знаю, — слегка растерялся Станкин.
— Я его знаю! — с вызовом ответил Валерий.
— Погоди, — отстранил Валерия подошедший Гайдуков. — Кончайте вы воду в ступе толочь!.. Станкин! Ты мой велосипед видал?
— Видал, — ответил озадаченно Станкин. — Но, собс…
— Подходящая машина?
— Да. А, собс…
— Нравится?
— Безусловно… — Станкин не успевал выразить недоумения между быстрыми, короткими и властными вопросами Игоря.
— Так вот: если от забора во дворе ты хоть одним снежком из десяти угодишь в форточку вашего класса — или нашего, все равно, — велосипед — твой! Безвозмездно! За одно попадание…
Неожиданное предложение Гайдукова всех развеселило. Ляпунов, который особенно загорелся, настаивал, чтоб после уроков Станкин выполнил упражнение, заданное Игорем, при всем классе, и уже оповещал одноклассников о предстоящей потехе.
— Собственно… — сосредоточенно проговорил Станкин только потому, что уже два раза начинал произносить это слово. (Он всегда заканчивал начатое.) — Не исключено, что я… — Стасик с беспокойством взглянул на воодушевленно суетящегося Ляпунова, — не попаду в форточку. Из этого следует…
— …что одиннадцатилетний мальчишка подавно в нее не попадет! — докончил стремительно Игорь,
