поступил неразумно, ему нужно объявить выговор. Никакие призывы не помогали, подробнее не высказывался никто.
— Предоставим слово групоргу… Пожалуйста, Станкин, — предложила Зинаида Васильевна, забывая, что Станкин сам ведет собрание.
— Ну, так вот, — произнес Стасик, видимо раздумывая, с чего начать.
Макар Андронович скупо, поощрительно кивнул. Так опытный, немолодой учитель на уроке ли, где присутствует инспектор, или на экзамене дает понять хорошему ученику, что вполне надеется на его здравый ум и робеть совершенно не к чему.
— Я считаю, — сказал Станкин, — что Борис, безусловно, заслуживает взыскания. Этот его нелепый выкрик на уроке географии… — Стасик развел руками. — Конечно, это такое мальчишество, которое девятикласснику не к лицу! Еще в шестом классе, я понимаю, такое озорство можно как-то, что ли…
— Озорству вообще не место в школе, — вставила Котова.
— А может быть, и вообще не место, — согласился Станкин менее убежденно. — Так или иначе, но Кавалерчик непроизвольно всегда что-нибудь откалывает. И ставит себя в глупое положение. Ну и, конечно, класс. Что же касается того, будто Борис сеял страх, то тут Зинаида Васильевна, по-моему, неправа: Борис сеял, наоборот, смех. Он это изо всех сил старается делать — и довольно назойливо. Как я уже сказал, это его ставит в глупое положение, — безжалостно закончил Станкин.
В общем, все это было правильно, хотя недостатки Бори Кавалерчика были чуточку преувеличены и судил о них Стасик немного свысока. Но на то уж это был Стасик!
Главное же, Станкин отверг самое опасное обвинение Котовой. И в ту минуту, когда он учтиво, твердо и беспристрастно возражал ей, Валерий от души восхищался обстоятельным Стасиком, который еще несколько часов назад его бесил.
Но Зинаида Васильевна не сдалась.
— Товарищи! — проговорила она звонко, как бы взывая к дремлющей совести ребят. — Вместо того чтоб остро, принципиально критиковать нетерпимый поступок, Станкин нам фактически предлагает амнистировать Кавалерчика. Амнистировать, а обсуждение свернуть! Ведь это он предлагает? — спросила она тоном человека, который рад бы обнаружить, что заблуждается, и взять обратно свои слова.
— Амнистируют только преступников, — внятно сказала Лена.
— Но комсомолу адвокаты не нужны! — воскликнула Зинаида Васильевна не слыша. — Взыскание помягче, и кончен разговор — вот чего хотел бы Станкин! Но суть ведь не только в том, — продолжала Котова тише и вкрадчивее, — оставим мы Кавалерчика в комсомоле или нет. Мы вынесем дело Кавалерчика на комитет, на общешкольное комсомольское собрание прежде всего потому, что на этом деле нужно воспитывать всех ребят. Вот поэтому… — Она словно бы доверительно приоткрывала перед ними, молодыми да зелеными, чистоту и значительность своих намерений. — А что сознательность в вас нужно воспитывать — об этом свидетельствует беззубое выступление Станкина, который не потрудился отдать себе отчет в том, что крикнул Кавалерчик. Долг Станкина — исправить свою ошибку на общем комсомольском собрании.
Так Станкин был втянут в орбиту «дела» Кавалерчика. Тучи сгущались. Наступила тягостная тишина. Валерий с Леной шепотом препирались, кому из них говорить раньше. В это время им передали записку:
— Ребята, вы знаете… — Ляпунов изобразил смущение, как когда-то, сообщая Терехиной, что собирается жениться. — Мне случалось и сболтнуть что не надо, и накуролесить… — Он махнул рукой, прерывая себя: что, мол, распространяться, сами знаете. — Кажется, поэтому мне неудобно — верно? — критиковать Кавалерчика: сам вроде такой же… — Он сделал паузу, будто справляясь со смущением.
Все, кто знал Ляпунова, видели, что он хитро прикидывается, наслаждается своей точной игрой и вот-вот совершит выверт, который заметят они, но вряд ли разгадают учителя.
Вот какой выверт — это пока что не прояснялось.
— Все же скажу, — продолжал Ляпунов, точно преодолев сомнения. — Помню, недавно критиковали меня на комитете за то, что употребляю, обращаясь к девочкам, дурацкое, бессмысленное слово. Не стоит его здесь и повторять.
Зинаида Васильевна удовлетворенно кивнула.
— Это он про «ложкомойниц»… — перешептывались девочки.
— Мне тогда Зинаида Васильевна и другие члены комитета помогли понять — именно попять, какое вредное у меня было поведение! Пусть ребята скажут, слышали от меня потом хоть раз это слово или нет… — Ляпунов передохнул. — Мне, между прочим, в память запало из Ломоносова: «На итальянском с женским полом говорить пристойно», — сказал он, простодушно улыбаясь и как бы извиняясь, что касается посторонних вещей. — Иногда думаешь даже: неплохо бы, верно, итальянским этим владеть…
— А что же, а что же, не могли бы вы час в день уделять иностранному языку?! — перебил Макар Андронович, совершенно растрогавшись. — У вас же хорошие способности, вы же могли бы второй иностранный изучить шутя! — Это был конек Макара Андроновича: он постоянно ратовал за то, чтоб в школе преподавали два иностранных языка. — Итальянский, французский — какой выбрали бы!..
Он всплеснул руками и осекся, словно осознав вдруг бесплодность этого разговора.
— Или взять другой эпизод. Помню, в пятом классе угораздило меня на диктанте закричать «Кукареку!» — продолжал Ляпунов совсем уже в тоне воспоминаний о далеком и милом прошлом. — И сошло мне это с рук. Не придали значения. Так я потом этот номер раза два повторял! Поэтому мы правильно делаем, что не сквозь пальцы глядим на выходку Кавалерчика. Что это такое?! — Ляпунов повысил голос: — Какой-то хулиган бросает в класс снежок, а Борис орет: «Полундра!»
— То есть как… — вмешалась было Зинаида Васильевна.
— Я сейчас кончу, — заверил Ляпунов, не делая паузы. — Так вот — полундра! Что это значит? Бомбят, что ли?.. Я сперва так понял. И только потом уж я доискался, — сообщил Ляпунов с увлечением завзятого исследователя, — что на морском жаргоне это означает примерно «свистать всех наверх!». Как же ты, Борис, выкрикиваешь, понимаешь ли, жаргонное словечко в нашей замечательной школе да еще на уроке географии!
— Значит, вы утверждаете, — сказала Зинаида Васильевна, — что Кавалерчик крикнул «полундра»? — Она в упор смотрела на Ляпунова.
И тут Ляпунов доказал, что недаром написал о себе «готовый к борьбе…».
— А Борис отрицает? — встрепенулся он, рывком поворачиваясь к Кавалерчику. — Юлишь?..
— Я не юлю! — вяло огрызнулся Кавалерчик, совершенно не соображая, что происходит.
— Холина, что крикнул Кавалерчик? — спросила Котова. — Как член комитета несете ответственность за ответ.
— Полундра, — ответила Лена, улыбаясь обезоруживающе лучезарно. — Пусть он сам, Зинаида Васильевна, несет ответственность, если орет как ненормальный… Нет, серьезно! — обернулась она к засмеявшимся подругам и села.
— Комсорг, — обратилась Котова к Станкину, — почему в своем выступлении не сказали, что именно крикнул Кавалерчик?
— Я воспринял его вопль, — вдумчиво и корректно ответил Станкин, — как междометие. Для моего слуха это было нечленораздельно.
Ответы остальных ребят совпадали с рассказом Ляпунова. «Полундра, полундра», — твердили опрашиваемые. С каждым новым повторением этого слова оживление в классе все увеличивалось. Росло число улыбок, заслоняемых ладонями, и довольных смешков, маскируемых сухим кашлем. В конце концов это стало заметно.
— В чем дело? — осведомился Макар Андронович.
Девочки пошушукались между собой, после чего, подталкиваемая другими, встала Терехина.
— Неудобно, что мы все время произносим жаргонное слово, — сказала она, раздувая ноздри, и как- то с размаху опустилась на парту, точно ее дернули сзади.
Другие девочки, багровея, шумно задышали. У одной сдерживаемый смех прорвался тоненьким всхлипом. Она тотчас выбежала в коридор, прижимая к носу платочек.
