немного лицо. Она выглядела постаревшей. И, однако, в эту минуту Котова, здоровая и двадцатитрехлетняя, желала бы быть на ее месте! С необыкновенной остротой ощутила Зинаида Васильевна: «В моей жизни этого не будет…» Да, если все сложится наилучшим образом, если Андрей Александрович останется директором, если он от всех ее защитит, — все равно и тогда этого в ее жизни никогда не будет… Так вот не придут ребята под ее окно. Никогда!
И на мимолетное, но не изгладившееся потом из памяти мгновение Котова почувствовала поистине физически, как зыбко ее положение в жизни. Зыбко до тошноты. До отвращения к себе. Потому что ее не любят. Ни взрослые, ни дети — никто. Она пошла против коллектива, и этого не простят.
Когда Ксения Николаевна ушла, кто-то из ребят заметил Зинаиду Васильевну. Все разом повернулись к ней затылками и рассеялись с немыслимой быстротой, точно провалились сквозь землю. Тогда, с растущим отвращением к себе, Зинаида Васильевна выхватила из сумки письма, которые несла на почту, и яростно и брезгливо стала рвать в клочья над урной свои лицемерные жалобы…
Это продолжалось минуты три. Потом она опомнилась и уцелевший конверт опустила в почтовый ящик.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Хотя в школе никто не сообщал ребятам о дне суда над Шустиковым и Костяшкиным, в зале суда, где слушалось их дело, оказалось немало старшеклассников. Каждый из них, приоткрывая дверь в этот зал, испытывал робость, но тут же обнаруживал, что здесь одни только свои ребята, и мигом осваивался. Аудитория в самом деле подобралась совершенно такая, как на школьном комсомольском собрании.
Ребятам приходилось читать в газетах, что на судах присутствуют представители общественности. Но они не предвидели, идя в суд, что этой общественностью сами же и будут: незнакомых людей можно было здесь насчитать не больше трех-четырех.
Перед самым открытием судебного заседания (дело Шустикова и Костяшкина слушалось в это утро первым) в зал вошли Андрей Александрович, Зинаида Васильевна, Ксения Николаевна, классная руководительница 8-го класса, где учился Костяшкин, Наталья Николаевна и новый завуч. Они сели в одном из первых рядов.
Директор не осматривался по сторонам, так что неизвестно было, заметил ли он, что здесь столько учеников его школы. Но вот, оглянувшись, он говорит что-то Зинаиде Васильевне. Вероятно, это замечание, потому что Котова отвечает торопливо и с таким выражением лица, точно винится и — в еще большей степени — недоумевает. Ребята с легкостью расшифровывают «язык жестов» — по ее расчетам, их никоим образом не должно было здесь быть…
На сцену вышли судья с заседателями, и сразу исчезло сходство со школьным собранием. Те, кто на школьных собраниях сидел в президиуме, сейчас встали вместе со всеми. И уже ввели милиционеры одного за другим Шустикова и Костяшкина.
Две женщины, сидевшие впереди и немного правее Валерия, подались вперед и стали вглядываться в подсудимых — жадно и в то же время скорбно. Потом отклонились к спинкам стульев, и та, что моложе, сказала другой:
— Мой похудел. А ваш?..
— Осунулся, — ответила женщина с крупным бледным лицом и, как промокашку к кляксе, приложила к краю глаза уголок пестрого платочка.
Но Валерий не сказал бы, что Шустиков и Костяшкин особенно переменились. И держались они довольно непринужденно, хотя Костяшкин казался более подавленным.
Обвинялись Шустиков и Костяшкин в том, что за несколько дней до Нового года, в десять часов вечера, на 2-й Мещанской улице ограбили гражданина Куницына. Сам гражданин Куницын, низенький человек лет пятидесяти, показал, что два молодых человека остановили его, когда он шел домой, и попросили дать им денег. По словам потерпевшего, он вначале решил, что молодые люди по какому-то недоразумению оказались без денег на проезд, и протянул им рубль. Но в ответ на это один из молодых людей (гражданин Куницын указал на Шустикова) выразился совершенно нецензурно и потребовал отдать все деньги, какие имелись у него в наличности.
— Я подчеркнул, — продолжал гражданин Куницын, — что предложенный рубль составляет в настоящую минуту все мое достояние. Тогда, по знаку Шустикова, Костяшкин вынул складной нож. Угрожая им, меня заставили свернуть в безлюдный переулок.
В безлюдном переулке Костяшкин угрожал ножом гражданину Куницыну, в то время как Шустиков снял с него часы марки «Победа». По мнению потерпевшего, вдохновителем преступления явился Шустиков, хотя холодное оружие находилось в руках «другого молодого человека».
И Шустиков и Костяшкин сознались в преступлении. Они рассказали, что им необходимо было отдать карточный долг. И, чтобы добыть деньги, «пришлось» — так сказал Шустиков — идти на грабеж.
— И на Новый год ни копейки не было, — вставил Костяшкин.
Может быть, это была мысль вслух; может быть, он приводил смягчающее обстоятельство.
Перед судом прошли те, кому подсудимые вернули долг, продав часы гражданина Куницына в скупочный пункт. Они были вызваны сюда в качестве свидетелей. Первый из них был щегольски одетый человек средних лет, который ахал, что случилась такая беда, стыдил подсудимых и уверял, что Шустиков мог повременить с возвратом денег до тех пор, пока смог бы их заработать честным трудом. Сам он, впрочем, не трудился и имел судимость за мошенничество. Второй свидетель не строил из себя благородного человека. Он, видимо, был сильно напуган вызовом в суд, который неприятно приплюсовывался к двум приводам в милицию, бывшим у него раньше, и дрожал в самом буквальном смысле этого слова.
Прокурор спросил Шустикова:
— Когда вам случалось в прошлом проигрывать в карты — ведь это бывало с вами и раньше, не так ли? — где вы тогда доставали деньги?
— Родители нам давали небольшие суммы, — сказал Шустиков.
— Их хватало, чтобы расплатиться?
— Мне лично — да.
— Ему лично — нет! И мне лично — нет! — с неожиданным ожесточением воскликнул Костяшкин, увидя, наверное, в последнем ответе Шустикова попытку в чем-то отделить себя от него и увильнуть от одинаковой участи. — Мы с ним — осенью это было — отбирали деньги у ребят поменьше, когда те из школы шли. Вон этот нам всегда помогал! — Костяшкин размашистым движением указал на второго свидетеля.
— Подтверждаете ли вы это? — обратился к Шустикову прокурор.
— Да. Я сам не сказал об этом, потому что это были совершенно незначительные суммы, — ответил Шустиков, снова употребляя строго научное слово «суммы», напоминающее школьные уроки арифметики и алгебры.
— Я говорил! — яростно шепнул Валерий Игорю.
— Ваш сын сделал хуже и себе и Леше! — зло сказала впереди женщина с крупным бледным лицом матери Костяшкина.
— Может, за чистосердечное смягчат им, — точно оправдываясь, ответила та.
Затем, по просьбе защитника, суд допросил в качестве свидетеля Зинаиду Васильевну Котову.
Она сообщила, что в тот день, когда «это случилось», Шустиков и Костяшкин пробыли в школе до 9 часов вечера. Они находились в пионерской комнате и мастерили елочные игрушки.
Переход от самого невинного из занятий к довольно предосудительному был для Зинаиды Васильевны загадкой.
— Я все-таки уверена: то, что ребята делали до девяти часов, характеризует их гораздо больше, чем то, что с ними случилось позже…
При этих словах встрепенулся потерпевший Куницын, справедливо желая, может быть, возразить, что «случилось» как-никак все-таки с ним…
