– Я не была уверена.
– Почему же вы об этом не сказали?
Она сглотнула слюну. Теперь ее страх перешел в тупое смирение. Словно четырнадцать лет она ждала этой минуты, чтобы сказать правду.
– Я проходила здесь стажировку. Старшая сестра неукоснительно соблюдала все правила. В семнадцать часов мы мерили больным температуру. Полагается, чтобы медсестра присутствовала при этом, а потом заносила данные в журнал.
– А на самом деле бывает не так?
– Нет. Обычно мы приходим позже, когда больные уже измерили температуру. Нам остается только посмотреть на показания термометра на тумбочке и записать цифры.
– Значит, больной может отлучиться из палаты?
– Да.
– И так было в случае с Сильви Симонис?
– Думаю, да.
– Да или нет?! – прикрикнул я.
– Да. Когда я заходила, ее не было в палате. Я записала цифры и ушла.
– И вы не знаете, сколько времени она отсутствовала?
– Нет. Она могла передвигаться свободно. В палате она была одна. Сильви могла уйти на несколько часов – никто бы этого не заметил.
Я потрясенно молчал. У Сильви Симонис не было алиби. Медсестра пыталась оправдываться:
– Я, конечно, солгала, но тогда это было не так уж важно. Ее же никто не подозревал. То, что произошло, было ужасно, а она была потерпевшей, понимаете?
– Вам известно еще что-то.
– Я… – Она кончиками пальцев ощупала лицо, как будто ее ударили. – Это было позже. Через несколько месяцев, когда проводили следственный эксперимент.
– С Патриком Казвьелем?
Она кивнула:
– В газетах писали о колодце на очистных сооружениях. И о ржавой решетке, которая была сдвинута. Это мне кое-что напомнило. В тот вечер, когда жандармы сообщили Сильви об убийстве, она собрала свою сумку. Врачи разрешили ей выписаться. Я ей помогала. Так вот, ее плащ… На нем были следы ржавчины.
– Вас это так поразило?
– Следы были странные, словно от решетки, понимаете? И они были… свежие. Прочитав статью, я вспомнила о решетке и все поняла.
– Почему же вы и тогда промолчали?
– Было уже поздно. И потом… я не могла поверить… Это просто чудовищно.
Я молчал. Натали Катсафьян продолжала:
– И еще кое-что… Тогда же я слышала, как врачи говорили о кисте, которая была у Сильви. Киста на яичнике. Они вспоминали американский фильм, в котором героиня нарочно вызывает у себя такую кисту, принимая какие-то гормоны. Я… я подумала, что Сильви могла поступить так же и подстроить все заранее.
– У вас были доказательства?
– Да. В ванной комнате я кое-что заметила. Там были лекарства.
– Гормоны?
– Я не знаю.
– К чему вы клоните?
– Пластинки внутри коробочки… Это был не тот препарат, что на этикетке.
– Это были гормоны или нет?
– Я больше ничего не знаю!
Натали Катсафьян разрыдалась. Одного только свидетельства этой женщины было бы достаточно, чтобы отправить Сильви Симонис на двадцать лет в тюрьму или психиатрическую лечебницу, в отделение для буйнопомешанных. Я чувствовал, что буквально
Теперь Сильви Симонис представала убийцей. Мозаика была та же и составлена из тех же кусочков, но портрет получался совсем другой: настоящая Медея, более реальная, чем миф о ней.
Я положил руки женщине на плечи и шепотом произнес молитву. От всей души я молил Господа даровать ей покой и освободить от мук совести. Поднявшись, я уже взялся за дверную ручку, когда мне в голову пришла еще одна мысль.
Я порылся в кармане пиджака и вынул фотографию Люка. Медсестра посмотрела на снимок, и ее рыдания усилились.
