крестьянин поравнялся с их компанией.
— No, segnior, — последовал исчерпывающий и безразличный ответ, однако стало ясно, что простец хотя бы отчасти понимает чужеземный язык.
— Где постоялый двор? — втолковывал сэр Мишель. — Трактир? Trattoria?
Крестьянин махнул рукой в сторону церкви, чуть поклонился и отбыл.
— По-моему, — саркастично сказал Казаков, — любому дураку должно быть ясно, что в таком маленьком городишке все культурные центры располагаются в одном месте. Церковь, кабак, рынок. Мэрия, если есть.
— Забудь этот вздор. Я мэрию имею в виду, — рассмеялся Гунтер. — Может, еще заведешь речь о демократии, Лиге Наций и самоуправлении? Полагаю, здесь всем командует местный сеньор, как и везде. Мелкие суды и разрешения конфликтов — на совести священника. Может, есть глава рыболовецкого цеха, если в этой деревне таковой вообще существует. Мы же в провинции. Точнее, в провинции провинций. Сицилия даже по нынешним временам считается королевством нецивилизованным, она на отшибе.
— Патриархальность, благолепие и благочиние, — вздохнул Сергей. — Пошли, что ли? Надоело под солнцем жариться. Одного боюсь: не добудем мы здесь лошадей. А иди пешком до Мессины… Благодарю покорно!
Новый оруженосец шевалье де Фармера оказался абсолютно прав: сход четырех улиц, с натугой образовывавший некое подобие главной площади Джарре, украшался церковью, построенной в раннем романском стиле, двумя кабаками (один получше, один похуже), полусонными рядами торговцев рыбой и старинным римским фонтаном, иссякшим, наверное, еще во времена императора Гонория и нашествия вандалов.
Выбрали лучший трактир, определив его по более новой вывеске и топтавшимся у коновязи лошадям под попонами с французскими лилиями. Значит, часть армии короля Филиппа уже высадилась на Сицилии.
— Хозяин! — нетерпеливо рявкнул сэр Мишель, ввалившись в полутемную и более прохладную обеденную залу. На его крик обернулись глушившие молодое вино французы — шестеро копейщиков, предводительствуемые могучим королевским сержантом. — Хозяин, мать твою!
— Все знакомо до боли в зубе мудрости, — вполголоса сказал Казаков Гунтеру. — В любом историческом романе герои рано или поздно приходят в трактир.
— Угу, — отозвался германец. — Тут уж тебе в правоте не откажешь. Далее по сюжету Вальтера Скотта, Александра Дюма или этого американца… как его… ну, из новых? А, вспомнил, Роберта Говарда! Так вот, должна последовать драка или встреча с таинственным незнакомцем…
— Как? — вытаращил глаза Казаков. — Как ты сказал — Говарда? Ты откуда его можешь знать?
— У нас переводили его приключенческие рассказы, — пожал плечами Гунтер и, наблюдая, как сэр Мишель грозно толкует владельцу траттории о еде и выпивке, уселся за свободный стол. — Правда, потом министерство пропаганды запретило эти книги как декадентские. Забавные такие повестушки для молодежи…
Казаков сложился. В буквальном смысле. Пал на скамью, поверженный приступом неудержимого хохота.
— Да что такое? — удивился германец.
— «Конана-варвара» читал, да? У-у-у… — подвывал Казаков. — Нашли хоть что-то общее! Вот не думал! У нас же это целая индустрия, писатели деньги лопатой гребут! Пятьдесят романов подряд!.. Ага, понял! Говард первую книгу написал в 1932 году, поэтому у вас его могли издавать!
— С кабацкими драками дела там обстояли неплохо, — согласился Гунтер. — Хотя остальное содержание ниже всякой критики. Одного понять не могу, как люди на протяжении шестидесяти лет, от тридцатых, до девяностых годов, могли читать подобную чушь?
— Архетипическая фигура на все времена, — уже куда более серьезно сказал Сергей. — Крутой герой. Считай, современная замена Зигфриду. Между прочим, здесь, если не ошибаюсь, вовсю зачитываются «Песнью о Нибелунгах» и «Песнью о Роланде». А чего? Тоже крутейшие мечемахатели, борцы за справедливость. А если кто-нибудь про нас напишет книжку или, допустим, поэму, это будет неинтересно. Мир мы не спасаем, с мечом обращаться не умеем, только влипаем в какие-то дурацкие истории…
Сэр Мишель благополучно поторговался с хозяином таверны, весьма прозаично именующейся «Соленый осьминог», и обед был подан. Казаков спокойно, однако не без удивления осмотрел предложенные блюда — рыба во всех видах и самые невероятные продукты моря. Устрицы и прочие ракушки, непременный на Средиземном море осьминог, филе тунца, вываренная в белом вине кефаль. И, конечно же, в огромном количестве оливки, маслины, лимон. Все кушанья резко пахнут специями. Черный, еще теплый хлеб.
— Где же классика? — Казаков хитро поглядел на Гунтера. — Пицца, спагетти, пеперрони?
— Еще не придумали. Но и это выглядит вполне себе ничего. В мои времена такую кефаль подавали только в лучших ресторанах.
— В мои тоже, — вздохнул Сергей.
Некоторое время ушло на распробование необычных яств средиземноморской кухни. Рыцарю безумно понравилась рыба, хотя он и занозил десну острой косточкой. Гунтер, как человек, имевший чопорное дворянское воспитание, хотел было наложить себе буквально таявшего во рту осьминога и возжелал украсить все оливками да ломтиками лимона, однако приостановился.
Тарелок, вилок и ложек, принятых в благовоспитанных домах Германии середины ХХ века, здесь не предусматривалось. Даже в замке Фармер (уж на что захолустье!), не говоря уж о Тауэре или Винчестере — резиденции принца Джона — имелись небольшие овальные блюда, заменявшие собой тарелки и выдаваемые каждому, кто оказался за хозяйским столом. Из инструментов на трактирном столе находились лишь три широких, остро отточенных ножа.
— Руками, руками. По-простому, — посоветовал Казаков. — А, понял. Ты собственную тарелку хочешь получить. Счас сделаем.
Русский взял пышный каравай ржаного хлеба, разрезал его вдоль надвое, с верхней половинки срезал корку, а нижнюю подал германцу. Получилась эдакая лепешка из хлеба.
— У Вальтера Скотта прочитал, — гордо заявил Сергей. — Шотландский способ. Берешь хлеб и используешь в качестве блюда, после чего его можно либо съесть, либо выкинуть. Все равно деньги заплачены.
Осьминог оказался вкусным — нечто среднее между хорошо приготовленной белорыбицей и мягким, пахнущим морем, желе. Единственно, повара погорячились со специями, особенно с перцем и лимонным соком. Традиция… Оливки самые обычные, за восемьсот лет они ничуть не изменились. Овощи безвкусные — просто вареная репа.
Сэр Мишель, как человек привычный, хватал еду руками и благополучно отправлял в рот, запивая светло-зеленым кисловатым вином и поглядывал по сторонам. Французы, сидевшие в другом конце зала, уже подвыпили, но все равно, к ним стоит попозже подойти, представиться и узнать последние новости. Самое главное — прибыл ли на остров его величество король Ричард.
— Что такое? — вскинулся Казаков на странный звук. — Ага, культурная программа.
В трактире появился сравнительно молодой сицилиец из местных, разве что передвигался он с помощью костылей — у новоприбывшего отсутствовала по колено правая нога. Вернее, так казалось лишь с первого взгляда, ибо при более пристальном рассмотрении становилось ясно, что нога согнута, а лодыжка подвязана к бедру. Незамысловатое жульничество более-менее скрывалось при помощи широченных шаровар, какие обычно носят сарацины.
Увечный-калечный, переглянувшись с хозяином, примостился на свободной лавке, вытянул из-за спины потрепанную виолу, дернул струны и заголосил самым неблагозвучным образом.
— Переведи-ка мне эту развеселую песенку, — попросил Казаков Гунтера. Тот некоторое время вслушивался, сдвигая брови, и, наконец, объяснил:
— Это про рыцаря, который отправился в Крестовый поход, долго там страдал и дрался с сарацинами. Вернувшись наконец домой, он обнаружил, что жена ему изменила, прижила ребенка от конюха, а замок захвачен соседом. Жену он зарубил, ребенка бросил в колодец, сам ушел в монахи. Ему очень грустно и он
