ограничены в п-передвижениях. Как я уже имел честь вам сообщить, изменить внешность совсем несложно. Это Линд ограничен в передвижениях, а не мы. У него на руках обуза — двое пленников: больной ребёнок и женщина с весьма решительным характером. Убить их доктор не посмеет, потому что успел д-достаточно меня изучить и знает — я себя обмануть не дам. Кстати, это ещё один наш плюс. — Он доложил четвёртый белый камешек. — А что до первого вашего тезиса, то он несостоятелен — по очень п-простой причине: мы с вами искать Линда не станем, ибо овёс за лошадью не ходит. Линд сам нас найдёт.
О, как меня выводила из себя эта его невозмутимая манера, этот менторский тон! Но я старался держать себя в руках.
— Позвольте узнать, с какой это стати Линд будет нас разыскивать? И главное — как?
— Теперь вместо двух тезисов вы выдвинули два вопроса, — с несносным апломбом ухмыльнулся Фандорин. — Извольте. Отвечаю на первый. У нас с д-доктором классическая торговая ситуация. Есть товар, есть купец. Вернее, два купца, и у каждого свой товар. Товары, потребные мне и имеющиеся у Линда, таковы: во-первых, маленький Мика; во-вторых, Эмилия; в-третьих, шкура самого доктора Линда. Теперь мои товары, на которые зарится наш п-партнёр. Во-первых, двухсоткаратный бриллиант, без которого вся московская эскапада почтенного доктора будет позорнейшим образом провалена, а Линд к этому не привык. И во-вторых, моя жизнь. Уверяю вас, у доктора ко мне накопился счёт не менее длинный, чем у меня к нему. Так что мы с ним отлично сторгуемся.
Вид у Эраста Петровича при этом был такой, будто речь шла не о схватке с опаснейшим преступником современного мира, а об увлекательном приключении или партии в винт. Я никогда не любил позёрства, особенно в серьёзных делах, и бравада Фандорина показалась мне неуместной.
— Теперь второй ваш вопрос, — продолжил он, не обращая внимания на мои насупленные брови. — Как Линд нас отыщет? Ну, это п-просто. Сегодня вечером мы с вами просмотрим рекламы и частные объявления во всех московских газетах. Непременно обнаружим что-нибудь любопытное. Не верите? Г-готов держать пари, хотя обычно этого не делаю.
— Пари? — зло спросил я, окончательно выведенный из себя его фанфаронством. — Извольте. Если проиграете, мы сегодня же пойдём и сдадимся полиции.
Он беззаботно рассмеялся:
— А если выиграю, вы сбреете ваши з-знаменитые бакенбарды и усы с подусниками. По рукам?
И уговор был скреплён рукопожатием.
— Нужно наведаться в Эрмитаж, — сказал Фандорин, посерьёзнев. — Забрать оттуда Масу, он нам очень пригодится. И прихватить кое-какие необходимые вещи. Например, д-деньги. Отправляясь на операцию, я не взял бумажник. Я предвидел, что встреча с Линдом не обойдётся без прыжков, махания руками, беготни и всякой прочей активности этого рода, а здесь любой лишний г-груз, даже самый незначительный, — помеха. Вот вам ещё одно подтверждение давней истины: деньги лишним грузом никогда не бывают. Сколько у вас с собой?
Я сунул руку в карман и обнаружил, что во время многочисленных ночных падений обронил кошелёк. Если не ошибаюсь, там лежало восемь рублей с мелочью. Я вынул горстку почерневших серебряных монет и горестно на них уставился.
— Это всё, что у вас есть?. — Эраст Петрович взял один неровный кружок, повертел его в пальцах. — Петровский алтын. Вряд ли на него мы что-нибудь купим. В антикварной лавке ваши с-сокровища охотно приобретут, но появляться в людных местах в нашем нынешнем виде рискованно. Итак, положение странное: у нас имеется б-бриллиант стоимостью в невесть сколько миллионов, а мы не можем купить и куска хлеба. Тем более нужно наведаться в Эрмитаж.
— Да как же это возможно? — Я приподнялся над кромкой поросшего травой берега. Вдоль всего пруда и поля выстроились цепочкой солдаты и полицейские. — Тут всё оцеплено. Да хоть бы мы и выбрались за оцепление — идти через весь город, среди бела дня, немыслимо!
— Сразу видно, Зюкин, что вы совсем не знаете г-географию первопрестольной. Что это, по-вашему? — Фандорин качнул подбородком в сторону реки.
— Как что? Москва-река.
— А что вы каждый день видите из окон Эрмитажа? Т-такое мокрое, зеленоватое, медленно текущее по направлению к Кремлю? Придётся пойти ещё на одно п-преступление, хоть и менее громкое, чем похищение «Орлова».
Он подошёл к хлипкой лодчонке, привязанной к берегу, осмотрел и кивнул:
— Сойдёт. Правда, нет вёсел, но вон, кажется, вполне подходящая д-доска. Залезайте, Зюкин. На реке нас искать не додумаются, а плыть не так уж далеко. Жалко только хозяина лодки. Для него эта потеря наверняка будет более разорительной, чем для Романовых утрата «Орлова». Ну-ка, дайте ваши т-трофеи.
Он бесцеремонно залез ко мне в карманы, выгреб монетки, положил их подле колышка, к которому была привязана лодчонка, и слегка присыпал сверху песком.
— Ну, что встали? Садитесь! Да поосторожней, а то этот б-броненосец перевернётся.
Я сел, намочив башмаки в скопившейся на дне воде. Фандорин оттолкнулся доской, и мы медленно-медленно отплыли. Он отчаянно заработал своим неуклюжим веслом, попеременно загребая то слева, то справа. Несмотря на эти сизифовы старания, наш чёлн почти не двигался.
Десять минут спустя, когда мы ещё даже не достигли середины реки, я осведомился:
— А все же, сколько нам плыть до Нескучного сада?
— П-полагаю… версты… три, — с трудом ответил раскрасневшийся от напряжения Фандорин.
Я не удержался от сарказма:
— С такой скоростью к завтрашнему утру, пожалуй, доберёмся. Течение здесь медленное.
— Что нам течение, — пробормотал Эраст Петрович.
Замахал доской ещё пуще, и нос лодки ткнулся в бревно — паровой буксирчик тянул за собой очередную вереницу плотов.
Фандорин привязал чал к обрубленному суку, бросил доску на дно лодки и блаженно потянулся.
— Всё, Зюкин. Полчасика отдохнём, и мы у цели.
Слева неспешно проплывали луга и огороды; за ними белели стены Новодевичьего монастыря, по правде сказать, успевшего мне изрядно надоесть. Справа же поднимался высокий лесистый берег. Я увидел белую церковь с круглым куполом, элегантные беседки, грот.
— Вы видите перед собой Воробьевский парк, разбитый по английским образцам и имитирующий естественность п-природного леса, — голосом заправского гида рассказывал Фандорин. — Обратите внимание на висячий мост, перекинутый вон через тот овраг. Точно такой мост же я видел в Гималаях, только сплетённый из стволов бамбука. Правда, там под ним был не овраг в двадцать саженей, а д-двухверстная пропасть. Впрочем, для падающего вниз сия разница несущественна… А это что такое?
Он нагнулся и извлёк из-под скамейки немудрящую удочку. С интересом рассмотрел её, потом повертел головой туда-сюда и с радостным возгласом снял с борта зеленую гусеницу.
— Ну, Зюкин, на удачу!
Закинул в воду леску и почти сразу же вытянул серебристую плотвичку размером в ладонь.
— Каково, а? — возбуждённо воскликнул Эраст Петрович, суя мне под нос свою трепещущую добычу. — Нет, вы видели? И минуты не п-прошло! Отличная примета! Вот так же мы выудим и Линда!
Ну просто мальчишка! Хвастливый, безответственный мальчишка. Сунул мокрую рыбину в карман, и карман зашевелился, словно живой.
А впереди уже показался знакомый мост — тот самый, что был виден из окон Эрмитажа. Вскоре я разглядел за кронами деревьев и саму зеленую крышу дворца.
Фандорин отвязался от бревна. Когда плоты проплыли мимо, мы взяли курс к правому берегу и четверть часа спустя оказались у ограды Нескучного сада.
На сей раз я преодолел это препятствие без каких-либо затруднений — сказался накопившийся опыт. Мы углубились подальше в чащу, но приближаться к Эрмитажу Фандорин поостерёгся.
— Тут уж нас точно искать не станут, — объявил он, растягиваясь на траве. — Но все же лучше д-дождаться темноты. Хотите есть?
— Да, очень хочу. У вас есть какие-нибудь припасы? — с надеждой спросил я, потому что, признаться, в животе давно уже подсасывало от голода.
— А вот. — Он вынул из кармана свой улов. — Никогда не пробовали сырую рыбу? В Японии её едят все.
Я, разумеется, отказался от такой немыслимой пищи и не без отвращения посмотрел, как Эраст Петрович с аппетитом уплетает скользкую, холодную плотву, изящно вынимая и обсасывая мелкие кости.
Завершив эту варварскую трапезу, он вытер пальцы платком, достал спички, а откуда-то из внутреннего кармана вынул и сигару. Тряхнул коробком, удовлетворённо сообщил:
— Высохли. Вы ведь не курите?
С наслаждением затянулся, положил руку под голову.
— Какой у нас с вами п-пикник, а? Хорошо. Истинный рай.
— Рай? — Я даже приподнялся — такое меня охватило возмущение. — Мир рушится у нас на глазах, а вы называете это «раем»? Качаются устои монархии, невинный ребёнок замучен злодеями, достойнейшая из женщин, быть может, в эту самую минуту подвергается… — Я не договорил, потому что не все вещи можно произносить вслух. — Хаос — вот что это такое. На свете нет ничего страшнее хаоса, потому что при хаосе происходит безумие, слом всех и всяческих правил…
Я зашёлся кашлем, не досказав мысль до конца, но Фандорин меня понял и улыбаться перестал.
— Знаете, Афанасий Степанович, в чём ваша ошибка? — устало сказал он, закрывая глаза. — Вы верите, что мир существует по неким правилам, что в нём имеется смысл и п- порядок. А я давно понял: жизнь есть не что иное как хаос. Нет в ней вовсе никакого порядка, и правил тоже нет.
— Однако сами вы производите впечатление человека с твёрдыми правилами, — не удержался я от шпильки, взглянув на его аккуратный пробор, сохранивший безукоризненность, несмотря на все приключения и потрясения.
— Да, у меня есть правила. Но это мои собственные п-правила, выдуманные мною для себя, а не для всего мира. Пусть уж мир сам по себе, а я буду сам по себе. Насколько это возможно. Собственные правила, Афанасий Степанович, это не желание обустроить все мироздание, а попытка хоть как-то организовать пространство, находящееся от тебя в непосредственной б-близости. Но не более. И даже такая малость мне не слишком-то удаётся… Ладно, Зюкин. Я, пожалуй, посплю.
Он повернулся на бок, подложил под щёку локоть и немедленно уснул. Невероятный человек!
Не знаю, что мучило меня сильнее: голод, или гнев, или сознание своей беспомощности. Хотя нет, знаю — страх. За жизнь Михаила Георгиевича, за Эмилию, за себя.
Да-да, за себя. И то была самая худшая из всех ведомых мне разновидностей страха. Я отчаянно боялся не боли и даже не смерти — позора. Всю жизнь я больше всего страшился попасть в постыдное положение и тем самым потерять чувство собственного достоинства. Что у меня останется, если я лишусь достоинства? Кто я тогда буду? Одинокий, стареющий никчемник с бугристым лбом, шишковатым носом и «собачьими бакенбардами», непонятно на что и зачем израсходовавший свою жизнь.
Рецепт для сохранения достоинства я обнаружил давно, ещё в молодости. Волшебная формула оказалась простой и короткой: всеми силами избегать неожиданностей, причём не только печальных, но и радостных. Все постыдные положения возникают из-за нарушения заведённого порядка, то есть именно из-за неожиданностей. Значит, необходимо предвидеть и предусматривать всё заранее. Быть во всеоружии, добросовестно исполнять свой долг и не гнаться за химерами. Так я и жил. А каков результат? Афанасий Зюкин — вор, обманщик, подлец и государственный преступник. Во всяком случае, так считают люди, мнением которых я дорожу.
Солнце перевалило за середину неба и стало потихоньку клониться к западу. Я устал метаться по лужайке, сел. Невесомый ветерок шелестел свежей листвой, среди одуванчиков басисто жужжал шмель, по бирюзовому небу медленно скользили кружевные облака.
Все равно не уснуть, подумал я, и привалился спиной к стволу вяза.
— П-просыпайтесь, Зюкин. Пора.
