То был слабый, но явственный стон!
— Господин Фандорин! — заорал я во всё горло. — Сюда!!!
А сам схватил с кухонного стола керосиновую лампу, трясущимися руками зажёг спичку и полез вниз, в темноту и холод.
Достаточно было спуститься по лесенке всего на несколько шагов, и я увидел её.
Мадемуазель Деклик, сжавшись в комок, лежала у стены, между каких-то серых мешков. Она была в одной сорочке — мне бросилась в глаза тонкая щиколотка с кровоподтёком вокруг косточки, и я поспешно отвёл глаза. Но сейчас было не до приличий.
Я поставил лампу на бочку (судя по кислому запаху, с квашеной капустой) и бросился к лежащей.
Голова её была откинута назад, глаза закрыты. Я увидел, что одна рука Эмилии прикована наручником к вбитому в стену железному кольцу. Лицо бедной мадемуазель было сплошь в ссадинах и пятнах засохшей крови. С круглого белого плеча съехала рубашка, и я увидел над ключицей огромный синяк.
— Зюкин, вы внизу? — донёсся сверху голос Фандорина.
Я не ответил, потому что кинулся осматривать остальные углы погреба. Но нет, его высочества здесь не было.
— Вы меня слышите? — спросил я, вернувшись к мадемуазель и осторожно приподнимая ей голову.
На пол спрыгнул Фандорин, встал у меня за спиной.
Мадемуазель приоткрыла глаза, сощурилась на свет лампы и улыбнулась.
— Athanas, comment tu es marrant sans les favoris. J'ai te vu dans mes rêves. Je rêve toujours…[39]
Она была не в себе — это ясно. Иначе она ни за что не обратилась бы ко мне на «ты».
Моё сердце разрывалось от жалости.
Но Фандорин был менее сентиментален.
Он отодвинул меня, похлопал пленницу по щеке.
— Emilie, ou est le prince?[40]
— Je ne sais pas…,[41] — прошептала она, её глаза снова закрылись.
— Как, вы не догадались, кто такой Линд? — недоверчиво посмотрела Эмилия на Фандорина. — А я была уверена, что вы с вашим умом уже всё разгадали. Ах, теперь мне кажется, что это так просто! Воистину мы все были слепы.
У Эраста Петровича был сконфуженный вид, да и мне, признаться, разгадка вовсе не казалась простой.
Разговор происходил на французском, поскольку после всех перенесённых испытаний мучить мадемуазель Деклик русской грамматикой было бы слишком жестоко. Я и раньше замечал, что говоря на иностранных языках, Фандорин совершенно не заикается, но у меня не было времени задуматься над этим удивительным феноменом. Судя по всему, его недуг — а я читал, что заикание является именно психическим недугом — каким-то образом был связан с изъяснением по-русски. Уж не сказывалась ли в этом спотыкании на звуках родной речи скрытая враждебность к России и всему русскому? Это меня нисколько бы не удивило.
Полчаса назад мы приехали на нашу наёмную квартиру. Фандорин держал шкатулку, а мне досталась ноша ещё более драгоценная: я нёс на руках Эмилию, укутав её альмавивой доктора Линда. Тело мадемуазель было гладким и очень горячим — это чувствовалось даже через ткань. Должно быть, именно от этого меня бросило в жар, и я долго потом не мог отдышаться, хотя мадемуазель вовсе не была тяжёлой.
Мы решили разместить дорогую гостью в одной из спален. Я уложил бедняжку на кровать, поскорее прикрыл одеялом и вытер со лба капельки пота. А Фандорин сел рядом и сказал:
— Эмили, мы не можем вызвать к вам доктора. Мы с мьсе Зюкиным пребываем, так сказать, на нелегальном положении. Если позволите, я осмотрю и обработаю ваши раны и ушибы сам, у меня имеются некоторые навыки. Вы не должны меня стесняться.
Это ещё почему, мысленно возмутился я. Какая неслыханная наглость!
Но мадемуазель не нашла в предложении Фандорина ничего дерзкого.
— Мне сейчас не до стеснительности, — слабо улыбнулась она. — Я буду вам очень признательна за помощь. У меня всё болит. Как видите, похитители обращались со мной не самым галантным образом.
— Афанасий Степанович, п-подогрейте воду, — деловито велел Фандорин по-русски. — А в ванной я видел спирт и с-свинцовую примочку.
Тоже Пирогов выискался! Тем не менее я всё исполнил, а заодно прихватил чистые салфетки, меркурохром и пластырь, обнаруженные мной в одном из выдвижных ящиков туалетной комнаты.
Перед осмотром мадемуазель застенчиво покосилась в мою сторону. Я поспешно отвернулся и, боюсь, густо при этом покраснел.
Послышался шелест лёгкой ткани, Фандорин озабоченно произнёс:
— Господи, на вас нет живого места. Здесь не болит?
— Нет, не очень.
— А здесь?
— Да!
— Кажется, треснуло ребро. Я пока затяну пластырем… Здесь, под ключицей?
— Когда нажимаете, больно.
Неподалёку на стене висело зеркало. Я сообразил, что, если сделать два незаметных шажка вправо, мне будет видно, что происходит на кровати, однако я тут же устыдился этой недостойной мысли и, наоборот, переместился влево.
— Перевернитесь, — приказал Эраст Петрович. — Я прощупаю вам позвонки.
— Да-да, вот здесь больно, на копчике.
Я скрипнул зубами. Это становилось поистине невыносимым! Жаль, что я не вышел в коридор.
— Вас ударили ногой, — констатировал Фандорин. — Это очень болезненное место. А мы его вот так, компрессом. И сюда… Ничего, ещё несколько дней поболит и пройдёт.
Раздался плеск воды, мадемуазель несколько раз тихонько простонала.
— Всё, Атанас, можно вохочаться, — услышал я наконец, и сразу повернулся.
Эмилия лежала на спине, по грудь закрытая одеялом. На левой брови белел аккуратный кусочек пластыря, угол рта покраснел от меркурохрома, под распахнутым воротом сорочки виднелся край салфетки.
Я не смог взглянуть мадемуазель в глаза и покосился на Фандорина, который с невозмутимым видом, как заправский врач, мыл руки в тазу. При одной мысли о том, что эти сильные, тонкие пальцы только что касались кожи Эмилии, да ещё в таких местах, о которых без головокружения и подумать невозможно, я закусил губу.
Самое удивительное, что мадемуазель отнюдь не выглядела смущённой и смотрела на Фандорина с благодарной улыбкой.
— Спасибо, Эраст.
— Спасибо. Мне теперь гораздо легче. — Она тихонько рассмеялась. — Увы, у меня не осталось от вас никаких тайн. Как порядочный человек вы обязаны на мне жениться.
От такой рискованной шутки даже Фандорин покраснел. А про меня и говорить нечего.
Чтобы изменить неприличное и мучительное направление, которое принимал разговор, я сухо спросил:
— И все же, мадемуазель Деклик, где его высочество?
— Не знаю. Нас разлучили сразу же, когда мы выбрались из подземного хода, и после этого держали врозь. Мальчик был без сознания, да и я находилась в полуобмороке — меня довольно сильно ударили по голове, когда я попробовала кричать.
— Да-да, — встрепенулся Эраст Петрович. — Что вы пытались нам сообщить? Вы крикнули: «Линд здесь. Это…» И больше ни слова.
— Да, он зажал мне рот и ещё ударил кулаком по лицу. Я узнала его, несмотря на маску!
— Узнали?! — воскликнули мы с Эрастом Петровичем в один голос.
Тут-то мадемуазель, удивлённо приподняв брови, и задала вопрос, так сконфузивший Фандорина:
— Как, вы не догадались, кто такой Линд? А я была уверена, что вы с вашим умом уже всё разгадали. Ах, теперь мне кажется, что это так просто! Воистину мы все были слепы.
Мы с Фандориным переглянулись, причём по его вороватому взгляду мне показалось, что он хочет проверить — не оказался ли я сообразительней его.
Увы. Хотя дорого бы за это отдал.
— О Господи, да это же Бэнвилл, — покачала головой она, все ещё удивляясь нашей недогадливости. — Во всяком случае тот, кого мы знали как лорда Бэнвилла. Я узнала его по голосу — ещё там, в склепе. Когда сверху крикнули: «Тревога! Бегите!» — Линд утратил всегдашнюю осторожность и воскликнул в полный голос: «Take the kid and the slut! Run![42]» Это был Бэнвилл!
— Бэнвилл? — растерянно повторил Эраст Петрович. — Но как это возможно? Ведь он друг Георгия Александровича? Они давно знакомы!
— Не так уж давно, — поправил я, пытаясь собраться с мыслями. — С Бэнвиллом его высочество познакомился нынешней весной, в Ницце.
— Я этого не знал, — пролепетал Фандорин, словно оправдываясь. — В самом деле, как просто… — Он перешёл на русский. — На всякого мудреца д-довольно простоты. Но моя простота в данном случае совершенно непростительна. Ну конечно!
Он вскочил с кровати и принялся расхаживать, чуть ли не бегать по комнате, порывисто жестикулируя. Никогда ещё я не видел его в такой ажитации. Слова слетали с его губ быстро, наскакивая одно на другое.
— Именно в Ницце доктор и приступил к осуществлению своего плана. Он наверняка нарочно туда п-приехал, чтобы высмотреть подходящую жертву — ведь на Лазурный берег весной приезжает столько grands-ducs russes![43] И про майскую коронацию в Москве тоже было уже известно! Втереться в доверие к кому-нибудь из членов императорской фамилии, стать другом семьи, добиться приглашения на т-торжества, а остальное — вопрос технической подготовки!
— И вот ещё что! — перебил я. — Ненависть к женщинам. Вы сами говорили, что Линд не терпит вокруг себя женщин! Теперь понятно почему. Выходит, Эндлунг был прав!
— Эндлунг? — убитым голосом переспросил Эраст Петрович и свирепо потёр лоб, будто хотел протереть его насквозь, до самого мозга. — Да-да, в самом деле. А я не придал его дурацкой теории никакого значения — из-за того, что до неё додумался болван Эндлунг. Вот уж воистину: «Избрал немудрых дабы мудрых посрамить». Ах, Зюкин, снобизм — худший из г- грехов… Бэнвилл! Это был Бэнвилл! И духи «Граф Эссекс»… Как ловко он обеспечил себе свободу действий, изобразив внезапный отъезд! И эта так кстати подвернувшаяся дуэль! А выстрел Глинскому прямо в сердце — узнаю дьявольскую меткость Линда! Отличный маскарад: эксцентричный британский гомосексуалист. Размах, ювелирный план, невероятная дерзость, безжалостность — это безусловно почерк Линда! А я снова его упустил…
— Но остался мистер Карр, — напомнил я. — Ведь он тоже человек Линда.
Эраст Петрович безнадёжно махнул рукой:
