оглянувшись, он мчался по противоположной стороне канала.
– Уйдет! – простонал сержант. – Там туземный город, настоящий лабиринт!
Он выхватил из кобуры револьвер, но так и не выстрелил – для «кольта» было далековато.
– Дай!
Начальник полиции вырвал у констебля карабин, приложился к ложу, повел ствол вслед за шустрым бегуном и выпалил.
Соломенная шляпа отлетела в одну сторону, ее владелец в другую. Упал, несколько раз перевернулся и остался лежать, раскинув руки.
В кафе загалдели, повскакивали со стульев.
– То-то. Уф! – Локстон рукавом вытер пот. – Джентльмены, вы свидетели – если б я не выстрелил, преступник бы ушел.
– Капитальный выстрел, – тоном знатока похвалил Твигс.
Через мостик шли не спеша: впереди победитель-сержант с дымящимся карабином, за ним Фандорин с доктором, потом констебль, и на почтительном отдалении праздная публика.
– Если вы уложили его наповал, мы в т-тупике, – озабоченно сказал Эраст Петрович. – И отпечатков больше нет.
Американец пожал плечами:
– На что они нам, если есть тот, кто их наляпал? Я целил в спину. Может, жив?
Предположение немедленно подтвердилось, причем самым неожиданным образом.
Лежащий вдруг вскочил на ноги и, как ни в чем не бывало, с прежней прытью запустил вдоль канала.
Публика ахнула, Локстон захлопал глазами.
– Черт! Ну и живучесть!
Он снова поднял карабин, но то был не новомодный «винчестер», а однозарядный итальянский «веттерли». С проклятьем сержант швырнул констеблю бесполезное оружие и выхватил «кольт».
– Дайте, дайте я! – оживился доктор. – Вы не попадете!
Он чуть не силой вырвал револьвер. Встал в картинную позу дуэлянта, закрыл глаз. Грянул выстрел.
Беглец снова упал, на сей раз ничком.
В толпе зааплодировали. Локстон стоял и чесал подбородок, его подчиненный перезаряжал свой карабин. Один Фандорин бросился вперед.
– Не спешите! – остановил его Твигс и хладнокровно объяснил. – Теперь он никуда не денется. Я перебил ему позвоночник в области поясницы. Конечно, жестоко, но, если это ученик тех самых синоби, единственный способ захватить его живьем – парализовать. Держите ваш «кольт», Уолтер. И благодарите судьбу, что в это время дня я всегда пью чай в «Паризьене». Иначе вам ни за что бы...
– Смотрите! – вскрикнул Фандорин.
Упавший поднялся на четвереньки, потом встал, встряхнулся, как мокрая собака, и огромными прыжками помчался дальше.
Теперь уже никто не ахал, не орал – все растерянно молчали.
Локстон открыл пальбу из револьвера, но всё не попадал, да еще доктор хватал за руку – просил отдать оружие. Про второй револьвер на поясе у сержанта оба забыли.
Эраст Петрович прикинул расстояние (шагов семьдесят, а до серых лачуг туземного города не далее ста), повернулся к констеблю.
– Зарядили? Дайте.
Прицелился по всей стрелковой науке. Затаил дыхание, выровнял прицел. Опережение взял самое малое – выстрел получался почти прямой. Одна пуля, промахнуться нельзя.
Ноги заколдованного беглеца мелькали часто-часто. Не выше колен, не то можно убить, приказал пуле титулярный советник и нажал спуск.
Есть! Фигура в кимоно упала в третий раз. Только теперь преследователи не остались на месте, а стремглав бросились вперед.
Было видно, что подстреленный шевелится, пробует встать. Вот он поднялся, скакнул на одной ноге. Не удержался, рухнул. Пополз к воде, оставляя на земле кровавый след.
Удивительнее всего было то, что он по-прежнему так ни разу и не обернулся.
Когда до раненого оставалось каких-нибудь двадцать шагов, он перестал ползти – видно, понял, что не уйдет. Сделал быстрое движение – на солнце сверкнуло узкое лезвие.
– Скорей! Сейчас перережет горло! – крикнул доктор.
Но синоби поступил иначе. Описал ножом быстрый круг вокруг лица, словно хотел поместить его в овальную рамку. Потом левой рукой схватился за подбородок, с глухим рычанием рванул – и под ноги Эрасту Петровичу отлетела какая-то тряпка. Фандорин чуть не споткнулся, когда понял, что это: обрезанная и содранная кожа лица, с одной стороны красная, с другой похожая на шкурку мандарина.
И тут ужасный человек наконец обернулся.
Эрасту Петровичу за его недлинную жизнь приходилось видеть немало страшного, иные видения из прошлого заставляли его просыпаться ночью в холодном поту. Но ничто на свете не могло быть кошмарнее этой багровой маски с белыми кружками глаз и оскалом зубов.
– Конгодзё! – тихо, но отчетливо прохрипел безгубый рот, растягиваясь всё шире и шире.
Рука с окровавленным ножом медленно поднялась к горлу.
Лишь теперь Фандорин догадался зажмуриться. И стоял так до тех пор, пока не миновал приступ тошнотного головокружения.
– Так вот что такое «отрезать лицо»! – раздался возбужденный голос доктора Твигса. – В самом деле отрезал, безо всякой фигуральности!
Спокойнее всех держался Локстон. Он наклонился над трупом, благодарение Богу, лежавшим спиной кверху. Две дырки в кимоно, одна повыше, вторая пониже, отливали металлическим блеском. Сержант пальцем разодрал материю и присвистнул.
– Вот вам и заколдованный!
Под кимоно на мертвеце был панцирь из тонкой закаленной стали.
Пока Локстон объяснял доктору, что произошло в участке, Фандорин стоял в стороне и тщетно пытался унять бешеное сердцебиение.
Оно было вызвано не бегом, не стрельбой и даже не жутким зрелищем отрезанного лица. Просто чиновнику вспомнились слова, произнесенные несколько минут назад хрипловатым женским голосом: «Сегодня вы убьете человека».
– Выходит, мистер Фандорин был прав, – развел руками доктор. – Это и в самом деле ниндзя, самый что ни на есть настоящий. Не знаю, как и где он научился тайнам ремесла, но сомнений нет. Стальной нагрудник, спасший его от двух первых пуль, описан во всех трактатах, он называется ниндзя- мунэатэ. Огненное яйцо – это ториноко, пустая скорлупа, куда синоби через дырочку заливали зажигательную смесь. А видели, как он оскалился перед смертью? В книгах о ниндзя мне встречался странный термин – Последняя Улыбка, но там не объяснялось, что это такое. М-да, малоаппетитное зрелище!
Преждевременный сливовый дождь
