поскольку титулярного советника постоянно клонило в сон. Лишь к вечеру, по мере того как удлинялись, а после и вовсе исчезали тени, Фандорин начинал просыпаться: сперва тело, нетерпеливой ломотой тянувшееся навстречу ночи, затем рассудок. Расслабленности и дремы как не бывало, внутри зарождался сладостный, постепенно нарастающий звон, и к тому моменту, когда в небо выкатывалась луна, больной любовью вице-консул был совершенно готов к погружению в ночной, настоящий мир.
В этом мире было прекрасно всё, с самого начала: и шелестящий велосипедный полет по пустынной набережной, и металлический скрежет ключа в замке ворот, и шорох гравия на дорожке, что вела к павильону. Потом наступало мучительное и в то же время самое острое: придет или нет. Дважды О-Юми так и не появилась, она предупреждала, что такое возможно – не сумеет выскользнуть из дома. Он сидел на террасе, курил сигары, смотрел на воду и вслушивался в тишину. Потом над верхушками деревьев высовывалось солнце, и нужно было отправляться восвояси. Титулярный советник, опустив голову, шел назад, к воротам, но и в горечи несостоявшегося свидания была своя томительная прелесть – значит, следующая встреча будет вдвое сладостней.
Зато если чуткий слух Фандорина улавливал скрип калитки, а потом легкую поступь, мир сразу менялся. Звезды вспыхивали ярче, луна же, наоборот, съеживалась, уже зная, что ей нынче суждено вновь и вновь падать на землю, разлетаясь искристой пылью.
Для того, что происходило в эти ночные часы, слов не было, да и быть не могло, во всяком случае ни в одном из известных Эрасту Петровичу языков. И дело даже не в том, что европейская речь немеет либо сбивается на похабство, когда нужно говорить о слиянии двух тел. Нет, здесь было что-то иное.
Когда они любили друг друга – то жадно и просто, то неспешно и изощренно, – всем существом Фандорина овладевало пронзительное, непередаваемое словами ощущение, что смерть есть. Он всегда, с раннего детства твердо знал, что жизнь тела невозможна без жизни души – этому учила вера, об этом было написано в множестве прекрасных книг. Но теперь, на двадцать третьем году от рождения, под падающей с неба луной, ему вдруг открылось, что верно и обратное: душа без тела тоже жить не станет. Не будет ни воскресения, ни ангелов, ни долгожданной встречи с Богом – будет нечто совсем другое, а, может, и вовсе ничего не будет, потому что души без тела не бывает, как без тьмы не бывает света, как не бывает хлопка одной ладонью. Умрет тело – умрет и душа, а смерть абсолютна и окончательна. Он чувствовал это каждой частицей плоти, и делалось очень страшно, но в то же время как-то очень покойно.
Вот как они любили друга, и прибавить к этому нечего.
Гроздья акации
Однажды О-Юми ушла раньше обычного, когда луны уже не было, но до рассвета оставалось еще далеко. Ничего объяснять не стала – она вообще никогда ничего не объясняла, просто сказала «Мне пора», быстро оделась, на прощание провела пальцем по его щеке и ускользнула в ночь.
Эраст Петрович шел к воротам по белой дорожке, смутно темнеющей во мраке, – вдоль пруда, потом по лужайке. Когда проходил мимо особняка, привычно взглянул вверх – на террасе ли хозяин. Да, над перилами темнел корпулентный силуэт звездочета. Дон учтиво приподнял феску, Фандорин столь же вежливо поклонился и пошел себе дальше. Этот безмолвный обмен приветствиями за последние дни превратился в подобие ритуала. Жовиальный бородач оказался тактичнее, чем можно было ожидать после того, первого разговора. Должно быть, у японцев деликатность в крови, подумал титулярный советник, пребывавший в расслабленно-блаженном состоянии, когда хочется любить весь свет и находить в людях одно лишь хорошее.
Вдруг краем глаза он заметил какую-то странность, некий мимолетный отблеск, которому в безлунном мире взяться было вроде бы неоткуда. Заинтригованный, Фандорин оглянулся на темные окна дома и явственно увидел, как в одном из них, меж неплотно сдвинутых штор, по стеклу метнулось пятно света – метнулось и тут же исчезло.
Эраст Петрович остановился. Вороватый луч был очень уж похож на свет потайного фонаря, каким пользуются форточники, домушники и прочая подобная публика. Взломщики есть в России, в Европе, отчего же им не быть и в Японии?
Или это просто кто-то из слуг, не желающий зажигать электричество, дабы не нарушать ночного уединения своего господина?
Прислуга в усадьбе была вышколена до той наивысшей степени, когда ее вообще не видно, а всё необходимое делается как бы само собой. Когда Фандорин являлся в заветный павильон, там всегда было прибрано, на низком столике стояли закуски и незажженные свечи, в нише темнела ваза с затейливым, каждый раз по-новому составленным букетом. Возвращаясь на рассвете к воротам, титулярный советник видел, что дорожки тщательно выметены, а трава на английском газоне свежеподстрижена, при том что ни шороха метлы, ни хруста садовых ножниц слышно не было. Лишь один раз он видел одного из прислужников воочию. Выходя, обнаружил, что где-то обронил ключ. Стоял у запертых ворот, шарил по карманам. Собирался идти обратно к павильону, как вдруг из розового тумана бесшумно вынырнула фигура в черной куртке и черных панталонах, с поклоном протянула ему пропавший ключ и тут же растаяла в дымке – Фандорин даже не успел поблагодарить.
Ну, если слуга, пойду себе дальше, рассудил титулярный советник. А вдруг все-таки вор или, того хуже, убийца? Спасти хозяина от злодейского умысла было бы самой лучшей расплатой за гостеприимство.
Оглянулся по сторонам – разумеется, ни души.
Быстро подошел к окну, примерился. Стена была облицована плитами рельефного, необработанного гранита. Эраст Петрович уперся носком в выемку, рукой взялся за выступ подоконника, ловко подтянулся и прижался лицом к стеклу – в том месте, где неплотно сходились занавески.
Сначала не увидел ровным счетом ничего, в комнате было черным-черно. Но полминуты спустя в дальнем углу возник дрожащий круг света и медленно пополз по стене, выхватывая из тьмы то полку с золотыми корешками книг, то раму портрета, то географическую карту. Очевидно, это был рабочий кабинет или библиотека.
Человека, держащего фонарь, Эраст Петрович разглядеть не мог, однако, поскольку было ясно, что ни один слуга не станет вести себя столь подозрительным образом, вице-консул приготовился к более решительным действиям. Осторожно нажал на левую створку окна – заперта. На правую – слегка подалась. Отлично! Возможно, незваный гость проник внутрь именно этим путем, а может быть, окно оставили приоткрытым для проветривания, сейчас это не имело значения. Главное, что ночную птичку можно сцапать.
Лишь бы створка не заскрипела.
Тихонечко, по четверть вершка, Фандорин стал открывать раму, не сводя глаз с бродячего луча.
Тот вдруг замер, нацелившись в одну из полок – по виду совершенно ничем не примечательную. Раздался легкий стук, луч больше не дрожал.
Поставил фонарь на пол, догадался титулярный советник.
В круге света появился – точнее, в него вполз кто-то, стоящий на четвереньках. Было видно узкие плечи, блестящие черные волосы, белую полоску крахмального воротничка. Европеец?
Титулярный советник подтянулся выше, чтобы поставить на подоконник колено. Еще чуть-чуть, и щель будет достаточно широка, чтобы в нее пролезть.
Но здесь проклятая створка все-таки скрипнула.
