— Мы договорились мои методы не обсуждать, — напомнил я, протянул ему обронённую бутылку и спросил, оглядывая комнату: — Ну, так и где же это?
Он отхлебнул из горла и, вытерев плечом губы, обескуражено сказал:
— Под диваном.
Давно бы так.
Это был шаманский бубен. Небольшой, яйцевидной формы. Его обод, сделанный из высохшей на пне лиственницы, украшали одиннадцать угловатых выпуклостей. Покрывала обод та же кожа, которой был обтянут и весь инструмент. Её, судя по всему, содрали с молодого телёнка.
С внешней стороны поверхность обтяжки была поделена на три части, каждую из которых заполняли фигурки людей, животных и сказочных чудовищ. Так шаман изобразил все три известных ему мира — Нижний, Срединный и Верхний. А строго по середине древний умелец нарисовал солнце, лучи которого разделяли круг на сектора — владения различных стихий. В центре солнечного диска было вырезано отверстие размером с металлический рубль. Просунув в эту дырку указательный палец, я убедился, что с той стороны он не вышел. Получалось, что бубен, несмотря на всю свою ветхость, находился в работоспособном состоянии.
Выдернув палец, я стёр с него иней и поднял глаза на Домбровского:
— Почему скрыть хотел?
Страдалец пожал плечами, подобрал с пола кастрюлю и, зачем-то заглянув в неё, стал рассказывать о том, о чём я его вовсе не спрашивал:
— Вчера вечером один объект инспектировал. Недалеко отсюда, на Софьи Перовской. Так чуть не погиб. Представляете, Егор Владимирович, буквально в двух шагах от меня плита упала. Трос у крана оборвался, и она такая — у-у-у — вниз. И — бенц! Чудом спасся.
Нет, не дано ему было сбить меня с панталыка.
— Чудес на свете не бывает, и плиты просто так ни на кого не падают, — уверил я его и повторил вопрос: — Так почему о бубне сразу не рассказал? Опупел в атаке?
— Если честно, то подсел я на эту штуку, — признался он и тяжко вздохнул.
Я не понял:
— На какую?
— Ну, на бубен этот, будь он неладен. Ты… Вы… Ты в дырочку-то глянь… те.
И я глянул.
Запредельное явило себя вначале непроглядной теменью. Потом медленно, будто нехотя, просочилась из трещинки полоска света, и темнота раскололась, как перезревший арбуз, в который вонзили нож. Из бездонного раскола тут же вывалились разноцветные светящиеся фигуры: треугольники, квадраты, круги, спирали и прочие разные, названия которым сходу и не подберёшь. И завертелось. И закружилось. Заработала машинка, стирающая грани между иллюзией и явью.
Чувствовалось, что фиг от этой штуки просто так оторвёшься: завораживает невиданными красками и замысловатой геометрией, затягивает изяществом танца и бойким ритмом, рушит представление о месте и времени. Завораживает, затягивает и лишает воли. Тут Домбровский не соврал. Я дракон и то с трудом оторвался, каково же человеку, который и без того склонен к эскапизму? А ведь так вот безотрывно посидишь часок, и на неделю в изменённое сознание ума впадёшь. Даже сомневаться не приходится.
— Как сказала бы моя помощница, портал рулит, — оценил я всё увиденное.
Домбровский буквально впился в меня глазами.
— Портал?
— А ты думал? Портал, конечно. Коридор между разными пластами реальности. Через эту вот дырочку шаман и проходит отсюда туда, а потом обратно. Сам-то не пробовал нырять?
— Я-то?!
— Ты-то.
— А что — можно?
— Можно. Но не нужно. Навигация запутанная, иные уходят и не возвращаются.
— А-а-а, — сделал он вид, что врубился, хотя было очевидно — ни черта не понял.
— Значит, говоришь, кайфуешь от созерцания? — безжалостно ковырнул я его рану.
— Прёт меня, жутко прёт, — стараясь не глядеть на бубен, честно ответил он. — Боюсь, сейчас унесёте, ломка начнётся.
— А ты не бойся. Переживёшь. Переживёшь, и дальше жить будешь. В отличие от своих друзей. Кстати, о друзьях. Скажи, почему Нигматулин молчал? Почему ты упёрся, мне теперь понятно, но почему он — хоть убей, не пойму. Он-то, в отличие от тебя, здравомыслящим был.
— Ну да, конечно, — произнёс Домбровский с немалой долей сарказма. — Нашли здравомыслящего.
— А что — нет?
— Это он только с виду таким был. На самом деле тоже с тараканами в башке. И ещё не известно, у кого они были больше — у меня или у него? Пожалуй, у него. Вот такие вот жирные у него были тараканы.
Он показ пальцами, какие. Выходило, были величиной с небольшую среднеазиатскую черепаху.
— А поподробнее? — попросил я.
Ещё раз приложившись к бутылке, Домбровский кивнул:
— Можно и поподробнее. Дело в том, что Эдька не хотел нож потерять.
— Какой нож? — зацепился я за кончик клубка.
— Ну, он ведь из могилы нож взял, — ответил Домбровский и тут же пояснил: — Эдька с детства холодное оружие собирает… собирал. У него самая богатая коллекция в городе. Как тот нож увидел, так аж затрясся весь. У него в июле какой-то супер-пупер кинжал стырили, ходил сам не свой, а тут такая находка в утешение. Схватил, глаза горят… Если бы не он, глядишь, и не случилось бы ничего. А так — он взял, ну и мы все потянулись. Он — нож, я — бубен, Лёшка Пущин кристалл, Тарасов…
Я прервал его:
— Что за кристалл?
— Большой такой кристалл кварца. Очень чистый.
— Шестигранный?
— Вроде.
Я кивнул. Такой предмет Силы мне был известен. Называется Кристаллом Всех Мер и считается одним из самых могучих артефактов, поскольку его материальная и духовная природа едины. Некоторые маги на полном серьёзе называют его «живым камнем». Перебарщивают, конечно, но что-то в этом есть. Знаю, что иные шаманы натирают кристаллами кожу перед камланием. Иногда кладут в воду и пьют её, после чего обретают способность видеть прошлое и будущее. А ещё они с помощью кварцевого кристалла ловят образ чужого лица и раскрывают подлинное имя человека. Между прочим, Шар Фатума, который используют современные колдуны и маги, — это ничто иное, как полированный потомок старого шаманского кристалла.
— Всё мне теперь ясно, — сказал я. — Нигматулин нож стащил, ты бубен, Пущин кристалл, а Тарасов — серьги.
— Вы сказали «серьги»? — удивился Домбровский.
— Да, я сказал «серьги».
— Откуда знаете?
— Оттуда. А что — ошибаюсь?
— Нет-нет, всё так. Пашка действительно серьги взял. И ещё маску. Омерзительную такую маску.
— Морда какого-нибудь зверя?
— Да там не понять, но беременным я бы не советовал на неё смотреть. Во избежание преждевременных родов.
— Такая безобразная?
— Жуткая просто. И эта вот жуть снилась мне постоянно. Только во сне это вовсе не маска была, а живое лицо.
