На газонах зеленела, поблескивая на солнце, щетинка молоденькой травки; склонившись над клумбами, женщины высаживали цветы и пели задумчивые песни, иногда они покрикивали на ребят, чтобы не лезли куда не надо; по дорожкам похаживали оторвановские мальчишки и девчонки с зелеными повязками на рукавах и строго поглядывали по сторонам.
Едва Володя спрыгнул с ограды, как сразу и попался. Случилось это на днях, и с этого момента началась непрерывная борьба. Силы были неравны, ну и что ж из того, все равно он не отступит. Он еще им покажет, оторвановским.
Для начала он получил строгое предупреждение — нашли чем пугать! Потом нарисовали на него карикатуру — и вовсе не похоже! А после всего исключили из «Общества» — наплевать, он и так проживет.
А жить, по правде говоря, становилось все труднее и труднее. Но Володя не сдавался, упорно отстаивая свои права, хотя он прекрасно понимал, какие это глупые и совсем не нужные права. Но отступать уже нельзя.
Вот стоит он, как дурак, которому неизвестно для чего понадобилась пудреница-диск. Стоит и поглядывает: не видать ли где зеленых повязок?
— Собираешься зубы вставлять? — слышит он за своей спиной звонкий девчоночий голос.
Это Павлик Вершинин, самый справедливый мальчик в классе. Несмотря на свой нежный голос, он умеет постоять и за дело и за себя. Кроме того, Володя знает, что Павлик не один — его немедленно поддержат «друзья сада», которые, конечно, наблюдают за каждым Володиным движением.
А кто поддержит Володю? Не оборачиваясь, он отвечает:
— Как бы самому не пришлось вставлять…
— Давай пошли, — говорит Павлик.
— Куда?
— В школу.
— Знаешь что, — посоветовал Володя, — иди-ка ты своей дорогой!
— А ты пойдешь своей?
— Где надо, там и пойду.
Он решительно двинулся к ограде. Но наперерез уже бежали зеленые повязки, отрезая ему путь. Тогда он сбросил с плеча ремень и, закрутив над головой свой боевой портфель, диким голосом завопил:
— Прочь с дороги!
Первому досталось Павлику. Он упал. Зеленые повязки отступили. Но тут Володя заметил, что к ним на помощь спешат взрослые. Он перемахнул через ограду и прямо по газонам, через хрупкие кусточки акации побежал в школу.
МАРИЯ НИКОЛАЕВНА УМЫВАЕТ РУКИ
Володя так и знал — его вызвали к директору школы. Он этого ждал и был уверен, что на этот раз ему придется туго. Но, несмотря на это, он не стремился ни отделаться от наказания, ни отсрочить его. Ему было все равно.
В этот день Венка Сороченко дежурил по классу. Он утащил Володю под лестницу в конце коридора и там горячо зашептал:
— Хочешь, я скажу, что ты заболел, что ты играл в футбол и тебе выбили глаз, или на тебя напал слон…
Зная, что Венка еще и не то выдумает, если его не остановить, Володя сказал:
— Это уж ты загнул. Слон!
— А что? Он из цирка вырвался, как, помнишь, в прошлом году?
— Так цирк давно уж уехал.
— А может быть, Николай Иванович не знает, что уехал.
— Все равно узнает и завтра вызовет.
— Забудет до завтра-то! — еще горячей зашептал Венка. — Вдруг его в райком вызовут, или кто- нибудь к нему приедет, или он под автобус попадет, или под дождь и простудится…
Володя обреченно отмахнулся:
— Он не забудет. У него, знаешь, все записано.
Большая перемена гудела по всем коридорам и лестницам школы, как небольшая, очень бойкая и очень бестолковая река, которая настолько ошалела, что даже перепутала свое собственное направление. Ее волны беспорядочно плещут во все стороны, закручиваются в маленькие водовороты или вдруг с воплем кидаются против течения.
Друзья стояли в конце коридора под лестницей, в стороне от кипучего потока, хотя Венке, как дежурному, полагалось находиться в центре главного русла. Но дежурный — тоже человек, и у него могут быть свои неотложные дела.
— Ну, смотри, — предупредил он, — на волоске держишься.
Насчет волоска Венка был прав. За последнее время столько замечаний ни у кого не было. Волосок, на котором держался Володя, был до того тонок, что мог оборваться в любую минуту.
Все это так, но есть еще одно обстоятельство, о котором почему-то Венка забывает. Володя напомнил:
— Ничего они мне не сделают — у меня по всем предметам голые пятерки. Круглый пятерочник.
— Ты круглый дурак! — перебил Венка.
— Кто дурак? — спросил Володя таким голосом, словно он съел подряд четыре порции мороженого, и, выпятив грудь, повернулся плечом к Венке. — Кто дурак?
Венка объяснил:
— Чего ты на меня наскакиваешь? Я хочу как лучше. Знаешь, это Мария Николаевна сказала директору. Она сказала: «Делайте что хотите, я больше не могу».
— Это она про меня?
— Про тебя. Ты слушай самое главное: «Я, говорит, умываю руки».
— А он что?
— А директор говорит: «Мы не имеем права умывать руки, мы за него, за тебя значит, отвечаем».
— А потом что? — хмуро спросил Володя.
— А тут они заметили меня.
— Прогнали?
— Конечно. Вовка, а что это они про руки?
Володя и сам не понимал таинственного смысла этих слов. Кто его знает, что они означают. Наверное, хорошего мало. Никогда ничего определенного нельзя сказать, если имеешь дело со взрослыми.
На всякий случай он сказал:
— Ну и пускай умывает свои руки.
Раздосадованный упорством друга, Венка осуждающе проворчал:
— Нашел с кем связываться. Не знаешь оторвановских, что ли? Обойди ты их за сто метров!
— Да что ты пристал со своими оторвановскими!
— Что тебе, трудно обойти? — обозлился Венка. — Принципиальный какой!
Володя хотел ответить, что для него никакого труда это не составляет обойти оторвановских за сто метров. Пожалуйста! Хоть за тысячу. Жалко, что ли! Но пускай он лучше пострадает, а не уступит оторвановским.
Но сказать он ничего не успел. На лестнице, прямо над их головами, раздался такой уж совершенно отчаянный вопль, что Венка сразу же вспомнил о своем высоком звании.
Поправив красную повязку на рукаве, он со скоростью космической ракеты вознесся по лестнице и
