– Планы?.. – растерялась Настя. Он о чем? Кино? Пикник?
– Я бы рад был приехать к вам в субботу, если вы не передумали, – слишком уж учтиво оповестил ее Гранкин.
– А! Нет-нет! Здорово! Э... можете записать?..
С излишним воодушевлением она продиктовала адрес, взяла обещание, что он будет ей звонить, если заблудится, пожелала спокойной ночи (это в семь вечера!), закашлялась и, наконец, попала в красную кнопку.
Все должно быть идеально! Не нарочито, но роскошно. Чтобы он понял, от чего отказывается, произнося свое дурацкое «нет» в ответ на предложение снять кино по его роману!
Надо вызвать из Москвы Веру Ивановну – шашлыки она маринует первоклассно. На закуску – сладкие креветки, салат из крабов, фрукты. Из Москвы перевезти французский сервиз. Сервиз ей подарил поклонник, настоящий французский граф с замками. Сервиз, конечно, не фамильный, но очень дорогой, лиможский. И такой, типа, скромный, с греческим орнаментом.
Та-ак... Скатерть... Белая? Белая!
Часа через два начнут собираться гости. Шашлык замаринован, Вера Ивановна при деле, на белой скатерти выставлены белые тарелки и букет чайных роз, темно-зеленые тяжелые бокалы, доставшиеся Насте от бабушки, тоже не фамильные, куплены в комиссионке...
А она до сих пор не знает, что надеть!
Очень-очень сложная задача. Ничего вызывающего. Но в то же время – никакой ложной скромности, чтобы не выглядеть слишком уж прилично. Она должна быть главным украшением вечера. Пристойным таким украшением, без робертоковальщины.
Белый цвет в тон со скатертью? Нет, это какие-то старосветские помещики...
Красный отменяется – слишком нарочито. Голубой, розовый – ерунда.
Черт...
Возник план очень быстро смотаться в Москву, но, если честно, это просто смешно.
В конце концов, когда уже появилось желание собрать вместе все свои бездарные шмотки и поджарить вместо шашлыка, Настя остановилась на красном топе от «Донны Каран», который обнаружила в самом низу гардероба, – мятом, забытом, но все еще прекрасном: вырез лодочкой, рукав «летучая мышь» – но только один, второе плечо – голое, и дивных белых брюках от «Персонаж». Брюки Настя обожала – это были единственные белые брюки, а не джинсы, которые не делали с бедрами ничего того ужасного, что обыкновенно делают белые брюки с бедрами больше сорок второго размера. И они не просвечивали. А ткань немного мерцала – благородно так, неприметно.
Шик.
Темные волосы рассыпались по красному тону. Теперь надо только надеть на руку все тридцать восемь браслетов – и серебряных, и из белого золота, которые Настя носила всегда – снимала на ночь, застегивала утром; кольцо, купленное у соседки-армянки с невероятной красоты лунным камнем – большим, старинным, второго такого нет, и серьги с бриллиантами – каждый в два карата, подарок семьи Левана. После развода Настя, скрепя сердце, пошла серьги отдавать, но мать Леванчика возмутилась и сказала, что серьги дарила от всей души, лично ей, Насте, – а не невесте сына.
Так она их и носила – и никакие другие украшения не приживались.
Отлично. Макияж отнял еще полчаса – она стала ярче, но косметики почти не было заметно.
С гримом у Насти вообще были сложные отношения – она ничего не могла с собой поделать, но накрашенное лицо – с румянами, помадой, тенями и какими-нибудь, не дай бог, блестками, считала настолько откровенным призывом, что чувстовала себя проституткой – не из самых дорогих. Поэтому она лишь осторожно подчеркивала и улучшала форму глаз – раскрывала их, делала поярче губы и время от времени пользовалась пудрой. Сомнения в том, насколько заметен макияж, отнимали больше всего времени – Настя то стирала, то заново красила, добиваясь от лица ненавязчивого совершенства.
Первым приехал режиссер Григорий Виккерс, отличавшийся суровой пунктуальностью.
Всякий раз он проделывал одно и то же – являлся раньше всех, заглядывал в гостиную, кухню, в окно – то, что выходит на задний двор, хмыкал, поднимал голову посмотреть на люстру, забивался в угол дивана и принимался рассматривать ногти на левой руке.
В это время его жена, Леночка, мило щебетала, сглаживая неловкость.
Леночка отказалась от карьеры актрисы ради того, чтобы водить за руку не совсем нормального мужа, вести переговоры, напоминать ему, где продают сигареты, и усаживать его в такси.
Виккерс ощущал себя уверенно только на съемочной площадке и за столом в кабинете – стоило же ему выйти на улицу, как он терялся и не мог сам поймать машину. Одна приятельница нашептала Насте, что года два назад Гриша за ней ухаживал в оригинальной манере – ни с того ни с сего приезжал по ночам, пил коньяк, ложился в постель и... все. Приятельница не вытерпела и устроила скандал, а Гриша посмотрел на нее, как обиженный кутенок, и спросил:
– Это для тебя так важно?
Но дети у него вроде были – два от первой жены и один от Леночки.
Насте Леночка импонировала – за внешностью чеховской Душечки скрывались твердый характер, деловая хватка и готовность короткими ногтями с прозрачным лаком порвать любого, кто задумал худое против ее Гриши.
Пока Гриша исследовал ногти, Настя успела коротко описать Леночке сверхзадачу – обаять писателя. Леночка кивала с таким сосредоточенным видом, что Настя без лишних слов поняла – на ее помощь можно рассчитывать. Что это будет за помощь, пригодится ли она, трудно представить, но присутствие союзницы очень Настю поддерживало. Ведь если вдруг Максим окажется неприятным типом с дурными манерами, будет испорчена не только картина светлого будущего, но и дивный вечер. А очень бы не хотелось.
Наконец распахнулась дверь, и вошла толпа. Астахов – не адвокат, а диктор в новостях, с двадцатилетним сыном, девушкой сына, бывшей женой и какой-то дамочкой. Дамочки у Астахова, считавшего себя свободным от семейных уз, каждый раз были разные. То ли Женя давал им отставку, то ли девушек раздражало, что ухажер всюду таскается с бывшей женой. А таскался он потому, что за двадцать лет все друзья, коллеги и родственники стали общими – и делить их никто не собирался.
Причем Женя по старой, доразводной привычке вечно переругивался с бывшей, что, видимо, не настраивало женщин на романтический лад.
Эта новенькая, последняя, Насте сразу не понравилась. Короткие волосы дамочка красила в старушечий рыжий оттенок, который агрессивно бликовал на солнце, укладка была бабья – словно только что бигуди сняли. Не то чтобы ужасно, но в стиле эдаких провинциальных жен, которые, разрядившись в белые бриджи и розовые кардиганы на своих дорогих внедорожниках приезжают в московские магазины и шастают там, поджав губы – чтоб никто не догадался, как неловко они ощущают себя в городе, который ничем не удивишь.
Девица из стиля не выбивалась – топ со стразами, розовые капри, сандалии «Экко» с заклепками.
Астахов чуть не сломал Насте спину, обнимая ее с таким жаром, словно они и не виделись две недели назад, его бывшая, Наташа, с порога начала историю о покупке «Фольксвагена Туарек», но вниманием Насти завладел незнакомец.
Вены, артерии, мышцы, что держат сердце в положенном месте, оборвались, – оно упало в желудок и там задергалось в конвульсиях.
Он был прекрасен. Высокий, русый, не совсем бритый, с типом лица, как у Юлия Цезаря – только не воинственным, а немного истощенным, отравленным книжной пылью. Короткая стрижка, ясные голубые глаза, темные брови, изящные кисти рук, жилистые предплечья... Ух ты. На нем – белый свитер в широкую голубую полоску с закатанными рукавами, выцветшие джинсы и кроссовки.
– Добрый день, – произнесла Настя.
И вообразила их вдвоем. Она – стройная, гибкая брюнетка с аристократическим носом с горбинкой. Он – прямо-таки завсегдатай Французской Ривьеры, потомственный владелец белого дома с запущенным садом. Его будто натерли солнечными лучами – золотистая кожа начала шелушиться, выжженные, как южные травы, волосы, загрубелые морщинки в губных складках, ямочки...
– Я Максим, – представился он.
– Ребята! – закричала Настя, схватив за руку Наташу, которая все еще долдонила о том, что купила
