В его книгах столько жара, столько жизни, столько снисхождения к страстям человеческим, что невозможно представить этого человека в роли мещанина, с годами усыхающего от скудости чувств.
Может, он просто устал от ошибок? И Галя – его эмоциональный санаторий.
Настя ни разу не была в санатории. Режим, питание – а не еда, процедуры, черт побери... Ему же всего тридцать два!
Ладно. Она покажет этому вешалочному магнату, что такое настоящая жизнь. И что такое его Галя.
Она получит его.
И на то есть причина.
Во всех его рассуждениях типичного городского умника-циника имелись бреши, сквозь которые виден был он – горячий, нервный, необъезженный ахалтекинец – пускающий пар из ноздрей, бьющий копытом, жаждущий свободы жеребец редкостной красоты.
Он принадлежал ей, а не рыжей хабалке с замашками няни Вики.
Ладно. Она просто его хочет. Это секс. Почти только секс.
Глава 8
– Ты куда? – Настя попыталась упереть руки в боки, но слишком уж накренилась назад и упала бы, непременно упала, если бы Максим не схватил ее за руку. – Фу! Ты что? Зачем ты выламываешь мне руки?
– Настя... – он взял ее под руку. – Ты сама... выламываешься... Где тут такси?
– Такси! – закричала Настя, и из-за угла – о, чудо! – выплыла желтая «Волга».
– Ты ведьма, Настя! – Максим положил руку на грудь.
– Краснопресненская набережная, триста, – предложила Настя таксисту.
Тот согласился.
– Куда мы едем? – поинтересовался Максим на Киевской. – Мне надо домой.
– Не надо, – Настя помотала головой.
– Куда мы едем? – Максим перегнулся через сиденье и обдал таксиста запахом свежего коньяка.
Ну, они и наотмечались!
Праздновали подписание договора и одобрение синопсиса.
С чего она так набралась?
Может, потому что Галя первый раз в жизни не поехала сторожить своего Гранкина – торчала у мамы в Серпухове?
Галя была везде. После исторического похода на «Пиратов Карибского моря» Максим предлагался только в спайке с верной женой, которая почему-то всем мешала, несмотря на то что после первого же инцидента приняла обет молчания.
Виккерс, в свойственной ему деликатной манере, рявкнул на нее, как только Гале пришло в голову, что следует делиться с коллегами мужа собственными замечательными идеями.
– Давайте вы с Максимом потом все обсудите, а сейчас мы хотим по делу поговорить! – брякнул Гриша, не щадя чувства Гранкина, который у него сейчас был соавтором, а не чьим-то там мужем.
В конце концов, не принято брать на переговоры жен, детей или там собак.
А вдруг Макс с ней счастлив? И Галя – его судьба?
Да и черт с ней!
– Мы едем... куда надо! – Настя оттащила Максима от водителя и протянула бутылку с остатками коньяка.
– Я не уверен... – пробормотал Максим.
– Ну вот еще!
Высадились напротив Хаммеровского центра.
– Сейчас рассвет будет, – пообещала Настя.
И рассвет грянул. Золотой, с тем самым первым солнечным лучом, что пощекотал кожу, с нежной розовой зарей и небом, которое вдруг стало удивительно синим, южным. Они молча стояли и смотрели, а потом принялись целоваться. Разве можно не целоваться на рассвете?
Целовались и целовались, проваливаясь в хмельную благодать, и руки трещали от объятий, и в их животных, нетерпеливых ласках было столько нежности, что перехватывало дыхание.
Приехал Настин водитель Саша. Они целовались в машине – до самого Максимова дома, и Настя отчего-то понимала, что не стоит сейчас спешить.
Она была счастлива. Насколько может быть счастлива женщина, чей мужчина любит другую.
Настя поехала на дачу. Похмелье лучше встречать на природе. Едва открыв дверь, бросилась в ванную, где ее вывернуло наизнанку.
Прочистив желудок, умывшись, пожевав жареный морской язык, Настя нашла в шкафу ром, налила на фалангу пальца, постелила себе на газоне и подставила лицо солнцу.
Хорошо...
В животе щекотало от радужных предвкушений. Конечно-конечно, все это непорядочно, но ведь это жизнь, а жизнь – борьба, и если Максим по недоразумению достался той, что ни черта не понимает ни в чем, кроме вешалок, так ей, той, и надо.
К черту угрызения совести! Благими намерениями дорога в ад вымощена.
Галя еще и благодарить ее будет.
Пока-то все было хорошо, но если не она, Настя, так другой продюсер или издатель разбередят тщеславие застенчивого автора, и тот рванет вперед, а Галя так и останется в своем Медведково – среди медведей.
Она ему не подходит, и не надо спорить, кому это решать – Гале с Максимом, Насте или Господу Богу. Жить вообще не просто.
Веки тяжелели, стакан болтался в ослабшей руке. Настя поднялась и не без труда одолела два пролета – спальня находилась в мансарде. Чуть было не пожалела о том, что не рухнула в гостиной, но, завидев родную любимую кровать, расплылась в блаженной улыбке, обняла подушку и захрапела, как пьяный дворник.
Вот ведь подлый, гнусный, тупой придурок, хам, свинья!..
У нее паническая атака! Наверняка!
Как он мог, скотина?!
Ни слова. Ни взгляда.
Может, забыл, что они целовались?
Или ведет себя, как джентльмен, – боится обидеть ее фривольными напоминаниями?
Типа, она, Настя, напилась до положения риз, а он воспользовался ее беспомощностью?
Или все наоборот?
Как бы то ни было, Максим держался так, словно ей сто лет и она – королева Великобритании.
Так. До поцелуев были знаки?
Насте казалось – да. Были. Это ведь чувствуешь. От одного человека отдергиваешь руку в перчатке – чтобы, не дай бог, не коснулся ее даже шарфом своим, а к другому с первого взгляда хочется прильнуть обнаженным телом, сродниться с чужим запахом, стать плотью единой...
Она видела – он ее хочет. Может, его разум, околдованный злым суккубом Галей, не понимает этого, но его тело тянется к ней: есть накал, химия, и этому невозможно сопротивляться – это безумие, амок, напалм...
Такое с Настей происходило в третий раз. Первый ее околдовал – бывший возлюбленный, бывший морфинист, бывший красавец Леван.
Второй – серфингист, копия Патрика Суэйзи из «На гребне волны». Они слились через час после знакомства, а на следующий день Настя уехала. Это была ночь огня – без сна, на грани бреда, с любовью, которой можно было бы накормить весь мир.
Настя так и не разобрала, что же случилось: то ли во всем виноваты ферромоны, в которые она не верила, то ли некие потайные вибрации, волновые колебания, то ли интимные фантазии, о которых и не подозреваешь, пока не встретишь того, к кому долго и неосмысленно стремилось твое тело.
Она всегда была чувственной, открытой, без границ, но два раза ощущала настоящее помрачение
