– Ты говорил с врачом?
– Через недельку тебя выпишут, но ты должна будешь следить за собой. Диета и все такое.
– Хорошо, – сказала она.
Я действительно поговорил с врачом.
– Вы должны быть готовы, пан Бичовский. Со дня на день. – Он пожал плечами.
Мне нужно было сказать ему, что я не верю. Что он ошибается. Или даже лжет.
– Да ведь я… – улыбнулась мама беспомощно. – Хотя ничего. – Она еще раз улыбнулась и взяла меня за руку. – Главное, что это не рак.
Это не был рак. А рак был единственной болезнью, которой она боялась.
Зузана…
– Ты должен больше верить в свои силы.
– Ты о чем?
– Ты все время чего-то боишься. Почему?
– А почему бы мне не бояться?
– Должны же быть какие-то основания. А у тебя их нет.
– Может, и есть.
– Ни малейших. Ты это нарочно. Нарочно все портишь.
– Что все?
– Все!
У Зузаны навернулись на глаза слезы. Не от жалости, нет. Напротив, от злости.
– Но я тебя люблю, Зузанка!
– Не любишь! Ты трусливый эгоист и больше всего хочешь, чтобы я была такой же.
– А ты не такая?
– Нет.
Боялась ли чего-нибудь Зузанка? Во всяком случае, не болезни. Кто же, кто мог ее… Я лежал с бокалом в руке, измученный и беспомощный. Я не знал.
– Я люблю людей, а люди любят меня. Поэтому мы не подходим друг другу.
А должен ли я был знать? Наверное, да. Потому что кому было знать, как не мне. Я, несомненно, был одним из самых близких ей людей. И несомненно, самым близким за последние два года.
– Что ты, собственно, про меня знаешь? Думаешь, я дура? Не догадываюсь, что ты обо мне думаешь?
– Ты не дура, Зузанка.
– Хам!
А что мне, в самом деле, известно о Зузанке Черной? То есть было известно? Когда я еще жил с родителями, у нас в книжном шкафу стояло несколько страшно длинных и занудных книжек. Мама их, кажется, никогда не читала. Может, отец. Так вот, я помню одну из них. Она называлась «Родная душа – потемки».
Что мы вообще знаем друг о друге?
Если бы Зузана знала меня хоть чуточку больше, то не корила бы постоянно из-за моих комплексов. Когда мы во второй раз сошлись, я о них, можно сказать, и не подозревал. И работал. Прямо-таки рвался работать.
– А почему ты, собственно, развелся? – спросила она меня как-то.
Я улыбнулся. Неискренне.
– Да мы, собственно, и не разводились. Скорее разошлись.
– Но ты разведен?
– Конечно.
– Тогда не болтай зря, – сказала она удовлетворенно.
Поначалу именно она нисколько не сомневалась в том, что мы поженимся.
Я подумал о своей бывшей жене. Стоило ей позвонить, Геда нормально восприняла бы мой звонок в такой час.
Я вспомнил, что отключил телефон. Бокал у меня в руке уже опустел. Последний проблеск сознания принес мне облегчение: я понял, что засыпаю.
8
Я даже не заметил, с чего все началось, а Бубеничек уже вмещался. Тот пижон в кожаной куртке разбил бутылку, а потом отвесил своей заплаканной девице пощечину. Пока вышибала огибал стойку бара, какой-то плечистый крепыш попытался утихомирить пижона, но тот оказался боевым малым – и вот уже
