крепыш зажимал платком разбитый нос.
– Ц-ц-ц, – возмущалась пани Махачкова, но пижона с заломленными назад руками уже без труда доставили к выходу.
Побледневшая девица, зареванная и побитая, собралась было бежать за своим мучителем, но кто-то из их компании остановил ее.
В «Ротонде» скандалы были редкостью. Во-первых, здесь в основном собирались люди, хорошо знакомые друг с другом, а во-вторых, все хорошо знали Бубеничека. Пижон в темных очках был о нем осведомлен явно недостаточно.
– Что вы сказали? – Я не расслышал вопроса пани Махачковой.
– Вы его не знаете? – повторила барменша.
– Этого? – Я обернулся к лестнице, по которой осторожно спускался Бубеничек.
– Того, в куртке.
Я покачал головой: «Не знаю».
– А ту девушку?
Девица больше не плакала, а крепыш с разбитым носом наливал ей вина.
– Нет, я никого из них не знаю.
– Хм, – высказала недовольство пани Махачкова, – я тоже.
Бубеничек с серьезным видом сообщил что-то девушке и крепышу. Говорил он шепотом; девушка пожала плечами, а парень нахмурился.
– Вот ведь нервные люди пошли! – Бубеничек опять вернулся на стул рядом со мной.
– И не говори, – кивнул я. – Однако дорого им обходится такая нервозность!
Бубеничек улыбнулся.
– Этот пижон посулил мне нож в спину. В следующий раз.
– Тебе это, наверное, уже многие сулили?
Бубеничек засмеялся:
– Да уж, наобещали порядком.
– Ты мужик хоть куда.
– Иди ты к черту, Честик.
– Да ладно, – сказал я, – я пошутил.
Бубеничек озабоченно поглядел на компанию в противоположном конце бара, в которую входили крепыш, побитая девица и еще несколько типов.
– Ты их знаешь?
– Меня уже пани Махачкова спрашивала – нет, не знаю, – покачал я головой.
– Не люблю новых людей, – пожаловался Бубеничек. – Старею, наверное. И что-то тошно все…
– С чего это?
– Да погода гнусная. Мне осенью всегда тошно. Не люблю зиму.
– Понятно.
Компания напротив собиралась уже расплатиться. Девица отгоняла назойливого крепыша, который пытался подать ей пальто.
Я посмотрел на часы:
– Наверное, никто не придет, а?
– Куда они денутся? Да вот, пожалуйста, – слегка наклонившись. Бубеничек вслушивался в шум на лестнице. Они уже спускались…
Бубеничек встал и дружески приветствовал ребят, а я, сидя к ним спиной, уткнулся в пустую рюмку.
– Еще, Честик?
Я кивнул, и пани Махачкова запустила руку под стойку. К своим завсегдатаям и знакомым она проявляла крайнее радушие. Это только посторонним да еще иностранцам случалось иногда – особенно при слабом наплыве посетителей – довольствоваться одним лишь красным французским или белым мозельским.
– Не может быть, – рука, принадлежащая обладателю глубокого баса, похлопала меня по плечу.
– Привет, – сказал я.
Это был Бонди.
– Кто бы мог подумать, – скорбно продолжил толстый менеджер и тяжело вздохнул.
– Салют, – сказал Добеш.
– Гляди-ка, Бичовский, – заголосил Милонь Пилат, соперник Зузанки по части зрительской любви и певческой славы.
