это их работа. Никто не попирает так законы, как буржуазная разведка. Так было всегда.
Сплетя руки, Юлия покусывала сгиб указательного пальца.
— Невероятно. Просто невероятно, — прошептала она.
Он хотел взять её за руку, но она встала.
— Мне надо идти. Доктор Розенблатт может меня хватиться.
Сам доктор появлялся в палате не чаще, чем один раз, в неделю. Он бегло осматривал Ганса и старался как можно скорее улизнуть. Ганс почти не разговаривал с ним: деньги, которые Розевблатт получает от разведки, были весомей самых убедительных аргументов Ганса.
Оставалась Юлия. Никаких других контактов с внешним миром у него, собственно, и не было. Правда, раз в неделю приходил небритый тип убирать номер и менять бельё. Но его мрачная, нелюдимая внешность не располагала к общению.
Ганс почти не сомневался, что Юлия симпатизирует ему и не прочь была бы помочь, если бы не страх потерять работу.
— Юлия, кроме вас, мне некому помочь, — сказал ей Ганс при очередной встрече.
— У меня больная мать. Кто её будет содержать? Подозрение прежде всего падёт на меня.
Ганс на минуту задумался.
— Послушайте, Юлия, — проговорил он наконец. — В Западном Берлине у меня живёт тётка. Её муж крупный бизнесмен. Я попрошу тётку, чтобы она позаботилась о вас.
— Хорошо, Ганс, я подумаю.
И она ушла, оставив в палате запах тончайших духов. Такими по крайней мере, они казались Гансу.
Через несколько дней она сама заговорила о побеге.
— У меня есть школьный приятель. Художник. Я рассказала ему о тебе, и он согласился нам помочь. У него старенький «мерседес». Он отвезёт тебя в Западный Берлин к твоим родственникам.
— Юлия! — вырвалось у него.
— Подожди, — остановила она его жестом руки. — Теперь самое главное: как выбраться отсюда… Входная дверь в изолятор запирается в десять вечера. Ключи находятся у дежурного…
Ганс, не отрываясь, смотрел на бледное лицо Юлии с озабоченно сдвинутыми бровями и большими расширении лги от возбуждения глазами. Сейчас это лицо казалось ему невыразимо прекрасным.
— Я предлагаю такой план. Ты выйдешь отсюда и спустишься по лестнице, ведущей во двор. Внизу две двери: одна ведёт во двор, другая — вниз, в котельную. Ты спустишься в котельную, там иногда дежурит истопник. Будь осторожен — не наткнись на него. Дальше… В левом дальнем углу котельной есть люк и жёлоб, по которому в котельную ссыпают уголь. Люк, правда, заперт снаружи. Но в пятницу вечером перед уходом с работы я его открою. В половине двенадцатого ночи ты вылезешь через люк. Подойдёшь к кирпичной стене и увидишь верёвку… На улице тебя будет ждать машина.
— Да, но как я выберусь отсюда? Из палаты? — сдавленным от волнения голосом спросил Ганс.
Юлия усмехнулась:
— Это очень просто. Я сделаю тебе дубликат ключа. Через два дня ты получишь его.
— Юлия! Ты мой спаситель! Я не знаю…
— Подожди… Ничего не говори. Я суеверна.
Ганс осторожно, почти благоговейно поцеловал запястье её узкой, длинной руки.
Глава четырнадцатая
Посылка
Кларк не ошибался: главное, что определяло поведение Смелякова в жизни, — это его фанатическая привязанность к своему делу. Работа в лаборатории была для него всем — и отдыхом, и развлечением. Он не мог неё жить, без работы, как не может жить растение без воздуха и света. «Это не человек, а сгусток энергии, атомная бомба», — говорили о нём сослуживцы. И действительно, работоспособность Романа Алексеевича Смелякова не могла не удивлять. Он успевал сделать в течение дня столько дел, сколько другому на это потребовалось бы неделю. «Человек, — любил повторять Смеляков афоризм Ключевского, — который не может работать по шестнадцать часов в день, не достоин того, чтобы родиться». Сам Смеляков мог работать и больше. Он не только возглавлял институт, но и читал лекции, был членом редколлегии нескольких научных журналов, членом правительственных комиссий. Но главное — интенсивно занимался научной деятельностью. В тридцать лет Смеляков стал доктором физико-математических наук.
Сейчас он был признанным авторитетом. Особенно после того, как полученный в его лаборатории состав был использован для создания мощной оборонительной антиракеты. Технология ракетного топлива ещё не знала подобного состава: экономичного в производстве и необычайно лёгкого. «Состав Смелякова», как назвали это топливо специалисты, являлся секретнейшим стратегическим материалом. Вот почему об этом открытии учёного знал только узкий круг учёных, работающих в той же области. Да и сама фамилия Смелякова была засекречена. Всё же с помощью Матвеевой Руднику удалось по крупицам собрать об этом учёном обрывочные сведения и передать их Гансу Кушницу.
Разумеется, Смелякову и в голову не могло прийти, что его личностью и его работами интересуется иностранная разведка. Он понятия не имел, что у Кларка в обычной канцелярской папке на него собрано целое досье. В этой папке есть и его фотографии: вот прогуливается по Москве, вот садится в машину, вот выходит из подъезда дома. Здесь же хранится, детальное описание его характера, привычек, характеристика его друзей, знакомых, жены, родственников. Не упущено ничего — даже такие пустяки, как сорт сигарет, которые он курит.
Часть этой информации была выужена Рудником из бесед с Матвеевой, другая часть кропотливо собиралась сначала Маккензи, а затем Кушницем. Им удалось установить напротив квартиры Смелякова сверхчувствительную аппаратуру, которая записывала человеческую речь, расшифровывая вибрацию оконных стёкол.
Если бы кто-нибудь сказал об этом Смелякову, он наверное, поднял бы такого человека на смех. Всякая «шпиономания», как он называл превентивные меры обеспечения секретности, вызывала у него лишь раздражение. Хотя он понимал, конечно, что эти меры необходимы.
Смеляков любил излагать свои взгляды работавшей в лаборатории молодёжи. Здесь его суждения становились категорическими, резкими, парадоксальными.
— Научиться думать неортодоксально, — повторял он, — значит, преодолеть главное несчастье человека: инертность мышления. Человек, который мыслит ортодоксально, никогда не сможет стать учёным.
Смеляков был популярной фигурой особенно среди студенческой молодёжи крупного вуза, где он преподавал. Среди учёных он был известен как ярый приверженец гипотезы энергетической инверсии.
— Вот дело, которому стоит посвятить жизнь! — любил повторять он. — Это будет открытие, перед которым померкнет открытие ядерной энергии.
Многие считали увлечение этой гипотезой чудачеством, другие восхищались смелостью и убедительностью доводов Смелякова.
В тот вечер Смеляков возвращался домой пешком. Впереди — ни заседаний, ни совещаний, ни визитов. Сегодняшний вечер Смеляков был предоставлен самому и мог предаться раздумьям о смысле жизни, как шутливо называл он свои вечерние прогулки. Жил Смеляков на Песчаной, и до дому было не больше двадцати минут хода. Он любил эти вечерние прогулки и был уверен, что именно во время них пришли в голову самые удачные идеи. Он вспомнил, что формула сверхпрочного сплава пришла ему в голову тоже здесь, на Песчаной.
Дома жена сообщила, что на рабочем столе его ждёт с заграничным штемпелем. Это был толстый пакет, — накрест перетянутый шпагатом. В левом верхнем углу марки с изображением английской королевы. Обратный адрес свидетельствовал о том, что пакет пришёл из Лондона.
Сколько Смеляков ни напрягал память, он не мог вспомнить, чтобы в Лондоне у него были знакомые. Были в Берлине, Париже, Праге, Будапеште. Но в Лондоне… Кто бы это мог быть?
