В гостиной мы бережно поставили канистры на пол, словно боялись разбудить чутко спящего человека.
Коконы на потолке исчезли.
Сначала я подумал, что обитатели этих шелковых трубочек вышли на свободу и теперь бродят по бунгало, приобретя форму, которая могла бы доставить нам неприятности. Но потом до меня дошло, что ни в углах, ни на полу нет ни одной паутинки.
Одинокий красный носок, который когда-то мог принадлежать одному из детей Делакруа, лежал там же, где и прежде, и был все еще покрыт пылью. В основном бунгало осталось таким, каким я его запомнил.
В столовой тоже не было никаких коконов. Как и на кухне. Труп Лиланда Делакруа исчез. Так же, как фотографии его родных, стеклянный подсвечник, обручальные кольца и револьвер, из которого он застрелился. Старый линолеум все еще скрипел и потрескивал, но я не заметил на нем никаких пятен биологического происхождения, которые говорили бы о том, что недавно здесь лежало разложившееся тело.
– 'Загадочный поезд' никогда не был построен, – сказал я, – поэтому Делакруа никогда не ходил… на ту сторону. Никогда не открывал дверь.
Бобби продолжил:
– Никогда не заражался и не сходил с ума. И никогда не заражал свою семью. Так, значит, все они живы?
– О господи, надеюсь. Но как он мог не быть здесь, если он здесь был и мы помним это?
– Парадокс, – ответил Бобби с таким видом, словно был полностью удовлетворен этим невразумительным объяснением. – Так что будем делать?
– Сожжем, – заключил я.
– На всякий случай, да?
– Нет. Просто я пироманьяк.
– Не знал этого за тобой, брат.
– Запалим эту свалку.
Когда мы облили бензином кухню, столовую и гостиную, я сделал паузу, потому что мне послышалось, что в бунгало кто-то ходит. Но как только я начинал прислушиваться, шум прекращался.
– Крысы, – сказал Бобби.
Это встревожило меня, потому что если Бобби тоже что-то слышал, то слабые звуки не были плодом моего воображения. Хуже того, они не были похожи на звуки, производимые грызунами: кто-то скользил по жидкости.
– Здоровенные крысы, – сказал он горячо, но не слишком убежденно.
Я попытался убедить себя в том, что мы с Бобби наглотались паров бензина, а потому не можем доверять своим чувствам. И все же надеялся услышать голоса, эхом отдающиеся в мозгу: «Стой, стой, стой, стой…»
Мы вышли из бунгало, и никто нас не съел.
Последними двумя литрами бензина я облил крыльцо, ступеньки и дорожку.
Доги отогнал «Хаммер» подальше на улицу. Лунный свет озарял Мертвый Город, и казалось, что за каждым окном притаился злобный соглядатай.
Оставив пустую канистру на крыльце, я заторопился к Доги и попросил поставить колесо «Хаммера» на крышку канализационного люка. Обезьяньего люка. Когда я вернулся во двор, Бобби зажег бензин. Голубовато-оранжевое пламя побежало по дорожке, по ступенькам крыльца, и Бобби сказал:
– Когда я умирал…
– Да?
– Я визжал как поросенок, которого режут, распускал сопли и ронял свое достоинство?
– Ты держался молодцом. Конечно, за исключением того, что намочил штаны.
– Теперь они не мокрые.
Пламя добралось до залитой бензином гостиной, и над бунгало забушевала огненная буря. Любуясь оранжевым светом, я сказал:
– Когда ты умирал…
– Да?
– Ты сказал: «Я люблю тебя, брат». Он состроил гримасу:
– Тьфу!
– А я ответил, что это взаимно.
– Мы что, рехнулись?
– Ты умирал.
– Но я же здесь!
– Да, неловко получилось, – согласился я.
– Применим обычный парадокс.
– Как это?
– Будем помнить все остальное, но забудем мои предсмертные слова.
– Слишком поздно. Я уже разослал приглашения на свадьбу, договорился со священником, владельцем банкетного зала и хозяйкой цветочного магазина.
– Я надену белое, – сказал Бобби.
– Будешь выглядеть как трансвестит. Мы отвернулись от горевшего бунгало и вышли на улицу. По мостовой плясали искривленные тени. Когда мы подошли к «Хаммеру», раздался знакомый яростный крик, к которому присоединились десятки других хриплых голосов. Я посмотрел налево и увидел отряд уивернских обезьян, марширующий в полуквартале от нас.
«Загадочный поезд» и связанные с ним ужасы могли рухнуть в тартарары, но дело Глицинии Джейн Сноу жило и побеждало.
Мы залезли в «Хаммер», Доги запер все окна и двери, и тут на машину посыпались резусы.
– Давай, жми, мяу, гав, дуем отсюда! – завопили все, хотя Доги в понуканиях не нуждался.
Он нажал на газ, заставив часть отряда взвыть от досады, когда задний бампер выскользнул из их жадных лап.
Но мы еще не вырвались из окружения. Обезьяны вцепились в багажник на крыше.
Один мерзкий тип висел на задних лапах вниз головой и колотил в заднее стекло, выкрикивая какие-то грязные оскорбления. Орсон грозно рычал на него, одновременно пытаясь удержаться на ногах, потому что Доги решил избавиться от приматов маневром слаломиста.
Еще одна обезьяна свесилась с крыши на лобовое стекло. Она глядела на Доги и ограничивала ему обзор. Одной лапой дрянь цеплялась за «дворник», в другой держала камень. Камень ударил по стеклу. Первый удар оно выдержало, но после второго в нем появилась пробоина в форме звезды.
– Пошел к черту, – сказал Доги и включил «дворник».
Щетка прищемила резусу руку и напугала его. Тварь завизжала, разжала лапу, перекувырнулась через капот и упала на мостовую.
Двойняшки Стюарты радостно завопили.
Рузвельт, сидевший перед Сашей, держал на руках кошку. Что-то громко ударило в боковое стекло, заставив Мангоджерри удивленно вякнуть.
Там висела вниз головой еще одна обезьяна. В отличие от первой в ее правой лапе был гаечный ключ. Она держала его задом наперед, используя рукоятку как молоток. Конечно, для работы такой способ не годился, но ключ был намного лучше камня, и когда не по годам развитая обезьяна взмахнула им еще раз, закаленное стекло разбилось вдребезги.
Едва окно покрыли тысячи мелких трещинок, как Мангоджерри прыгнула с коленей Рузвельта на спинку переднего сиденья, с нее – на лавку между Бобби и мной и сиганула в третий ряд, к детям.
Кошка двигалась так быстро, что оказалась среди ребятишек раньше, чем куча осколков обрушилась на колени Рузвельта. Обе руки Доги были заняты баранкой, а никто из остальных не мог выстрелить в нарушителя границы без риска попасть в голову нашего переводчика, что было бы черной неблагодарностью. Оказавшись внутри, обезьяна проскользнула мимо Рузвельта, щелкнула зубами, когда Фрост попытался схватить ее, и быстро, как кошка, перескочила на среднее сиденье, где находились мы с
