иными словами. С другой стороны, Винни Пух, куда менее глубокий мыслитель, чем мистер Элиот, верил в возможность всего на свете, потому что он был единственным плюшевым медведем на свете с головой, «полной ничего»; могло быть и так, что мистер Пух фактически являлся мастером дзен, знающим о смысле жизни не меньше мистера Элиота. Лифт поднимался – мы были на этаже Б-5, – и Бобби лежал на полу мертвый, а мои руки были мокрыми от его крови, и тем не менее в моем сердце жила надежда, которой я не понимал, но когда я попытался понять, почему она жива, то сообразил, что ответ заключается в необходимости соединить прозрения мистера Элиота с прозрениями мистера Пуха. Когда мы достигли этажа Б-4, я опустил взгляд на Орсона, которого считал мертвым, но который был снова жив, воскрешенный так же, как воскресла фея Динь-Динь, выпившая чашку с ядом, чтобы спасти Питера Пэна от дьявольских козней убийцы Крюка. Я был по ту сторону безумия, охваченный припадком лунатизма, больной от ужаса, от отчаяния и отсутствия надежды, и не мог не думать о милой Динь-Динь, спасенной неистовой верой всех детей-мечтателей в мире, хлопающих маленькими ладошками в знак того, что они верят в волшебные сказки. Должно быть, подсознательно я знал, что делаю, но когда я вынимал «узи» из рук Доги, я понятия не имел, как собираюсь поступить с этой штукой. Судя по выражению лица принца вальсов, я выглядел еще более безумным, чем был на самом деле.
Б-3.
Двери лифта открылись на этаже Б-3, коридор которого был залит тусклым красным светом.
В этом таинственном свете стояли пять высоких, неясных, искаженных темно-каштановых фигур. Они могли быть людьми, а могли быть и чем-нибудь похуже.
С ними было создание поменьше, тоже темно-каштановое, с четырьмя лапами и хвостом, которое могло быть кошкой.
Несмотря на все эти «могло быть», я не мешкал, потому что до дела оставалось всего несколько драгоценных секунд. Я вышел из лифта в тусклое красное свечение; едва это случилось, как коридор залил яркий свет люминесцентных ламп.
Рузвельт, Доги, Саша, Бобби, Мангоджерри и я – я сам, Кристофер Сноу, – стояли в коридоре и с тревогой смотрели на двери лифта.
Минуту назад на этаже Б-6, когда мы погрузили в лифт тело Бобби, кто-то наверху нажал на кнопку вызова. Этим «кем-то» был Бобби, живой Бобби, каким он был в начале ночи.
В этом странном и печальном здании прошлое, настоящее и будущее присутствовали одновременно.
Мои друзья – и я сам – смотрели на меня с изумлением, как будто я был призраком. Я повернулся направо, к двум приближавшимся охранникам, которых остальные еще не видели. Один из этих охранников и произвел выстрел, который убил Бобби.
Я выпустил очередь из «узи» и срезал обоих еще до того, как они успели открыть огонь.
От сделанного у меня свело живот, и я попытался успокоить свою совесть тем, что эти люди все равно были бы убиты Доги после того, как они застрелили Бобби. Я только ускорил это событие, заодно изменив судьбу Бобби и сумев спасти одну жизнь. Впрочем, возможно, извинениями именно такого рода вымощена прямая дорога в 'ад.
Стоявшие за моей спиной Саша, Доги и Рузвельт высыпали в коридор.
На лицах наших «вторых я» было написано ошеломление, сравнимое по объему только с количеством орехового масла на банановых сандвичах, которое окончательно доконало беднягу Элвиса Пресли.
Я не понимал, как это могло случиться, потому что раньше этого не случалось. Мы не встречали себя в этом коридоре на пути вниз, когда ехали искать ребятишек. Но если мы встретили себя сейчас, почему я не помню об этом?
Парадокс. Парадокс времени, понял я. Ты знаешь меня и математику, меня и физику. Я – это еще и Пух, и Элиот. У меня болела голова. Я изменил судьбу Бобби Хэллоуэя, и это казалось мне чистым чудом, а не просто математикой.
Лифт был заполнен тусклым красным светом и неясными темно-каштановыми фигурами детей. Его двери начали закрываться.
– Держи! – крикнул я.
Нынешний Доги заблокировал дверь, стоя наполовину в люминесцентном свете коридора, наполовину в сумрачном красном свете лифта.
Пронзительный электронный звук стал громче. Он внушал страх.
Я вспомнил довольное ожидание Джона Джозефа Рандольфа, его уверенность в том, что все мы скоро окажемся на другой стороне, на боковой ветке времени, имени которой он не назвал. Он сказал, что поезд уже вышел со станции. Внезапно меня осенило: он мог иметь в виду, что это загадочное путешествие совершит все здание. Не яйцевидная комната и то, что находится под ней, но все содержимое ангара и шести этажей над ним.
С новым чувством беспокойства я попросил Доги заглянуть в лифт и проверить, там ли Бобби.
– Я здесь, – откликнулся Бобби из коридора.
– А там ты куча дохлого мяса, – сказал я ему.
– Не может быть.
– Может.
– Брось.
– Как штык.
Не знаю почему, но мне казалось, что возвращаться наверх, в ангар, за пределы этой зоны перепутанного времени, с двумя Бобби, живым и мертвым, не стоит.
Все еще держа дверь, Доги-из-настоящего шагнул в лифт, помешкал и вернулся в коридор.
– Там Бобби нет!
– А где же он? – спросила Саша-из-настоящего.
– Дети говорят, что он… ушел. Они на ушах стоят.
– Тело исчезло, потому что здесь его не убили, вот и все, – объяснил я, что было так же вразумительно, как объяснение термоядерной реакции словами «это взрыв».
– Ты сказал, что я был мертв, – напомнил Бобби-из-прошлого.
– Что здесь происходит? – спросил Доги-из-прошлого.
– Парадокс, – ответил я.
– Что это значит?
– Надо стихи читать, – с крайней досадой ответил я.
– Хорошая работа, сынок, – стройным хором сказали оба Рузвельта и удивленно посмотрели друг на друга.
– Садись в лифт, – сказал я Бобби.
– Куда мы едем? – спросил он.
– Наружу.
– Что с детьми?
– Мы нашли их.
– А Орсон?
– Он в лифте.
– Клево.
– Ты наконец сдвинешь с места задницу? – рявкнул я.
– Ты чего вызверился? – спросил он, сделав шаг вперед и хлопнув меня по плечу.
– Ты не знаешь, что я вытерпел.
– Убили-то меня, а не тебя, – ответил он, исчез в мутно-красном лифте и стал еще одним темно- каштановым пятном.
Саша, Доги, Рузвельт и даже Крис-Сноу-из-прошлого выглядели растерянными, и Крис-из-прошлого спросил меня:
– А что нам делать?
Обратись к самому себе, я сказал:
– Ты меня разочаровываешь. Я думал, хотя бы ты пораскинешь мозгами. Ради бога, Элиот и Пух!
Когда прерывистый гул моторов яйцевидной комнаты стал громче и по полу прошла слабая, но зловещая
