отдыхал.
Когда Рандольф заговорил, его голос был довольным, как бывает после приема легкого снотворного типа димедрола. Мне было бы легче, если бы он шипел, рычал и плевался. Но это необычное поведение показывало, что, несмотря на обстоятельства, он действительно чувствует себя победителем.
– Я буду на другой стороне прежде, чем закончится ночь. Они сняли двигатель. Но это не смертельно. Это что-то вроде… органической машины. Прошло время, и она выздоровела. Теперь она питается самостоятельно. Ты чувствуешь это? Чувствуешь?
Гул, подобный грохоту мчащегося поезда, был громче, чем раньше, и промежутки тишины сокращались. Хотя в этой комнате эффект был минимальным, шум и колебания пола ощущались и здесь.
Рандольф сказал:
– Для самостоятельного снабжения энергией ей нужно лишь немного помочь. Штормовой фонарь в трансляционной камере два часа назад – вот и все, что требуется для запуска. Это необычная машина.
– Ты работал в «Загадочном поезде»?
– МОЕ.
– Доктор Рандольф Джозефсон, – сказал я, внезапно припомнив имя руководителя, которое услышал на кассете Делакруа. Джон Джозеф Рандольф, мальчик-убийца, стал Рандольфом Джозефсоном. – И что будет? Куда она… уйдет?
Вместо ответа он улыбнулся и сказал:
– Так ворона явилась тебе? Она никогда не являлась Конраду. Он говорил, что являлась, но он лжет. Ворона явилась мне. Я сидел на скале, и ворона слетела с нее. – Он вздохнул. – Ворона, вырезанная в ту ночь на скале, слетела с нее у меня на глазах.
Орсон подошел к детям. Они наперебой ласкали его, и пес вилял хвостом. Значит, все будет хорошо. Конца мира не будет – во всяком случае, не сейчас, не сегодня. Мы выйдем отсюда, мы выживем, будем снова ходить друг к другу в гости и заниматься серфингом. Это гарантировано, это наверняка, решено и подписано, потому что нам даровано знамение, знак того, что наступают хорошие времена. Орсон вилял хвостом.
– Когда я увидел ворону, то понял, что я избран, – сказал Рандольф. – Это было мое предназначение. Теперь я его выполнил.
И снова страшный треск рвущегося металла пронзил рокот призрачного поезда.
– Сорок четыре года назад, – сказал я, – ты вырезал ворону на Вороньем холме.
– В ту ночь я пришел домой, впервые с рождения почувствовав себя живым, и сделал то, что хотел сделать всегда. Вышиб отцу мозги. – Он сказал это со спокойной гордостью, как будто говорил о большом достижении. – Разрубил мать на куски. С этого началась моя настоящая жизнь.
Доги по очереди выводил детей в тоннель, где их ожидали Саша и Рузвельт.
– Сколько лет, сколько упорной работы, – со вздохом сказал Рандольф, как будто он был пенсионером, уходящим на заслуженный отдых. – Сколько исследовано, изучено, передумано. Сколько борьбы и самоограничения…
По одному убитому каждые двенадцать месяцев.
– А когда все было построено, когда до успеха было рукой подать, эти трусы в Вашингтоне испугались того, что увидели на видеозаписи зондов-автоматов.
– И что они увидели? Вместо ответа он сказал:
– Они собирались прикрыть нас. Дэл Стюарт уже тогда был готов перекрыть мне кислород.
Теперь я знал, почему Аарон и Энсон Стюарты оказались в этой комнате. Очевидно, и другие ребятишки, украденные и убитые в разных районах страны, приходились детьми и внуками людям, которые имели отношение к проекту «Загадочный поезд» и чем-то насолили этому человеку.
– А потом вырвался наружу этот клоп твоей матери, – сказал Рандольф, – и они захотели узнать, что им несет будущее, если оно есть вообще.
– Красное небо? – спросил я. – Странные деревья?
– Это не будущее. Это… боковая ветка. Краем глаза я заметил, что медь вспучилась. Я в ужасе обернулся туда, где вогнутое стало выпуклым, однако там не было никаких следов деформации.
– Но сейчас след проложен, – значительно сказал Рандольф. – И никто не сможет его стереть. В границе пробита брешь. Путь открыт.
– Путь куда?
– Увидишь. Мы все скоро увидим, – сказал он с уверенностью, которая привела меня в замешательство. – Поезд уже вышел со станции.
Венди была четвертой и последней из детей, прошедших через заслонку. За ней последовал Орсон, все еще слегка прихрамывавший.
Доги махнул мне рукой, и я поднялся.
Светло-зеленый глаз остановился на мне, и Рандольф кровожадно оскалился, обнажив зубы.
– Время прошедшее, время настоящее, время будущее, но самое главное… время побочное. Другая сторона – единственное место, куда мне всегда хотелось попасть, и твоя мать дала мне этот шанс.
– Но где эта другая сторона? – с досадой спросил я, чувствуя, что здание дрожит.
– Моя судьба, – загадочно ответил он. Саша вскрикнула. Ее голос был полон такой тревоги, что у меня дрогнуло и забилось сердце. Доги с ужасом посмотрел в тоннель и закричал:
– Крис! Захвати стул!
Когда я схватил один из валявшихся на полу складных стульев и ружье, Джон Джозеф Рандольф сказал:
– Станции на пути – это и есть боковая ветка. Мы всегда знали это. Знали, но не хотели верить.
Понимая, что в этих странных словах скрывается какая-то правда, я хотел дослушать их и выяснить все до конца, но оставаться здесь дальше было равносильно самоубийству.
Когда я присоединился к Доги, полуоткрытая заслонка, служившая дверью, начала закрываться.
Доги выругался, схватил заслонку, напряг все свои силы так, что вздулись жилы на шее, и медленно вдавил стальной диск обратно в стену.
– Давай! – крикнул он.
Я из той породы людей, которые всегда слушаются хороших советов, а потому пулей проскочил мимо короля мамбы и во все лопатки побежал по пятиметровому тоннелю между двумя заслонками.
Над громом и завыванием, похожим на рев последней бури перед Судным днем, слышался крик Джона Джозефа Рандольфа, в котором звучал не ужас, а радость и страстная убежденность:
– Я верую! Верую!
Саша, дети, Мангоджерри и Орсон уже прошли в следующую секцию тоннеля за внешней дверью.
В бреши стоял Рузвельт, не давая заслонке отрезать нас с Доги от остальных. Я слышал, как рычит мотор в стене, пытаясь закрыть проход.
Всунув в щель над головой Рузвельта металлический складной стул, я зафиксировал заслонку.
– Спасибо, сынок, – сказал Фрост.
Вслед за Рузвельтом я вышел наружу.
Остальные были уже там, с обычными фонариками в руках. Без зеленой окраски Саша выглядела еще более прелестной, чем обычно.
Брешь была тесновата для Сассмана, но Доги все же пролез в нее и вынул стул, потому что тот мог понадобиться нам еще раз.
Мы миновали эмблему «Загадочного поезда» и рисунок вороны. Никакого ветра в тоннеле не было. Ни одна из висевших впереди вырезок не шелохнулась. Но белый лист ватмана, на котором был затушеванный карандашом профиль каменной вороны, трепетал, словно подхваченный ураганом. Свободные концы бумаги скручивались и бешено хлопали. Казалось, ворона злобно вырывалась из прикреплявших ее к изогнутой стене кусочков скотча, решив слететь с листа бумаги, как когда-то, если верить Рандольфу, она слетела со скалы.
Может, все это мне привиделось, а может, я родился заклинателем змей, но стоять и смотреть, сорвется ли с листа бумаги настоящая птица и полетит, мне хотелось так же, как лежать в гнезде с кобрами и развлекать их игрой на дудочке.
Подозревая, что мне понадобятся доказательства увиденного в этом склепе, я сорвал со стены
