Потянула веревку. Покачала корзину из стороны в сторону.
— Осторожнее, — сказал Роман. — Там наш завтрак.
— Плевать на завтрак, — и я закричала в высоту: — Кто там есть! Откройте дверь!!
— Не упади.
— Не упаду, — я выпрямилась.
— Эта веревка меня не выдержит, — сообщил Роман.
— А я не умею лазить по стенам.
— Мы сделаем страховку. У тебя есть ремень?
— Ни за что! — твердо сказала я. Мне было даже представить страшно, как с помощью веревки я пытаюсь подняться на крышу. Вдруг крепление ненадежное, и рассчитано лишь на корзину?
— Думаю, они не допустят, чтоб ты разбилась.
— Ты забыл? Они нас предупреждали, чтоб мы вели себя осторожно. Мы же в горах!
Ты ведь не думаешь, что монахи везде расставили сетки, чтобы ловить желающих полазить?
— Но наверху наверняка кто-то есть! — Роман сверкнул глазами, прищурившись и тут же резко распахнув веки. — Если он позволит тебе упасть, значит, он — соучастник.
Он явно хотел от меня избавиться.
— Соучастник чего? Убийства? Тогда ты виноват еще больше, поскольку меня уговариваешь!
— Будем считать, что я сошел с ума от монастырских экспериментов, — он зло и разочарованно улыбнулся.
— Они еще не сделали нам ничего плохого. Они же не заставляют нас… например, резать друг друга.
С этими словами я спрыгнула с подоконника на пол, обрадованная, что могу Романа уесть. Намекнуть на кое-какие вполне безумные действия.
Он снова осклабился.
— А может, если мы начнем друг друга резать, они придут и нас выпустят? У тебя случайно не завалялось ножа или ножниц?
— Думаешь, они за нами следят?
— А зачем устраивать эксперимент, если не следить за ходом?
— Нас выгонят! Ты действительно хочешь вернуться домой?
— Дай мне но-ожницы, — пропел Роман, покачиваясь. — Я хотя бы тебя постригу-у.
— Обломись, — я осторожно его обошла. — Пойду-ка умоюсь.
В ванной задвижки не было, но я закрыла дверь так, чтобы Роман осознал: меня лучше не беспокоить.
Запись тридцать пятая
Когда я вернулась, умиротворенная теплой водой и приятно-травяным ароматом мыла, Роман уже достал из корзины еду. Я вышла, завернутая в полотенце и, таким образом, демонстрировала навязанному соседу ноги и плечи. Но когда Роман, как полагается, окинул меня долгим взглядом усталого циника, я с удовольствием произнесла:
— Пошел на хрен.
Он удивленно приподнял брови и сделал равнодушное лицо.
— Будешь есть? Корзину я отвязать не смог.
Она все еще болталась снаружи. Оба конца веревки, как я понимала, скрывались на крыше.
— Тут бы ножницы и пригодились, — Роман посмотрел на меня вопросительно.
— Не дам, — отрезала я, и подошла к комоду, на котором стояли две керамических миски, закрытые плотной бумагой (края топорщились из-под тесемки); две белых чашки с толстыми стенками. Роман болтал в воздухе железной фляжкой, в которой что-то булькало.
— Лучше открой, — посоветовала я. — Так ничего не поймешь.
— Если б она не была горячей, я бы понадеялся, что там спирт.
— Как же, — проворчала я. — А марочный коньяк тебя не интересует?
Во фляжке оказался чай, а в мисках — рис с чесноком.
— У меня будет вонять изо рта, — предупредил Роман.
— Значит, держись от меня подальше… А где же ложки?
Роман заглянул в корзину и покачал головой.
— Ты их спрятал!
— Делать мне больше нечего, — рявкнул он, и я поняла, что запас насмешливого настроения иссяк. Действительно, ситуация была несмешной, как бы мы ни старались.
Молча я достала чистую одежду; натянула, неуклюже маскируясь полотенцем (хотя Роман все равно таращился в окно); взяла миску с рисом и уселась с ней на кровать — в тот угол, что подальше от Романа. Он, в свою очередь, сел на ковер ко мне боком, точно был здесь один, и потому без разницы, куда повернуться лицом.
Я с ужасом подумала, что мы можем провести взаперти целый год. Чтобы мы не придумали насчет освобождения, — монахи в силах не дать нам это осуществить.
Помнится, Старший говорил, что исследование связано с групповой динамикой? От этого до изучения отношений в паре недалеко. Тем более, что эксперименты, имитирующие тюрьму, новостью не являются.
Может, и правда стоило разыграть безумие или припадок? Если монахи не врали насчет отсутствия видеокамер, то где отверстие, через которое они наблюдают? Где спрятаны микрофоны? В наручных часах? Я представила, как подхожу к окну, и, манерно разжав кулак, роняю свои часы в пропасть. Вот бы еще обнаружить остальные устройства. Впрочем, что будет тогда? Придут, заменят и снова запрут.
Физически монахи сильнее. Увидеть их и уговорить… показать, что я больше не могу так… Но это неправда. Я все могла.
Жить с мужчиной, сосредотачиваться на нем за неимением большего.
Я никогда не хотела замуж. Возможно, я не искала каких-либо отношений лишь потому, что привыкла быть в одиночестве. Я жила подобно растущему дереву — как получится. Книги, которые я читала, утверждали примат естественности над долженствованием. Я рано поняла, что обязательность секса с другим человеком — всего лишь стереотип. Люди, которые обсуждали, сколько раз и каким образом следует это делать, однозначно, путали физиологические потребности с отношениями.
Конечно, меня могли счесть несчастной за то, что мое тело способно к самодостаточности, но ведь никто не знал. Тем более, со временем набравшись наглости и повзрослев, специально для женских компаний я нередко придумывала себе любовников.
«Кто он? Сколько ему лет?»
«Терапевт. Тридцать пять».
«Женат?»
«Разведен».
«Не слишком стар для тебя?»
«Нормально».
«Наверное, ты ищешь в мужчинах отца…» — тут собеседница умудренно вздыхала.
В другой раз и другой женщине я рассказывала, что в пятнадцать лет меня изнасиловали, поэтому я фригидна. Меня снова жалели и советовали пойти к психологу. Однажды я придумала, будто три года жила с мужчиной. На момент рассказа мы якобы месяц назад расстались. Якобы я хотела ребенка, а он не хотел.
Как и ожидалось, мне воодушевленно сообщили, что я еще молодая и обязательно найду хорошего парня. Причем посоветовали выбирать из тех, кто попроще. Я вживалась в роль обманутой и слабой, и сохраняла неподдельную серьезность.
Наверное, я сама сочувствовала мифическим девушкам, которых рождало мое воображение.
