«Что я плету, – подумала Шарлотта. – Я ведь совсем не то хотела… хотела… ее защитить… никаких святош, бормочущих молитвы и кропящих над ее головой… Нужно сохранить достоинство… Пусть ее смерть будет достойной… не превращать уход в посмешище».
– У нее есть духовник? – спросил доктор.
– Нет, – ответила Шарлотта. – Она воспитывалась в семье методистов, но уже много лет не посещала церкви, ни методистской, ни какой-либо другой.
– Тут есть местный пастор, человек, по-моему, симпатичный, – заметил Джордж. – Его зовут Инстон. Ну так как?
– Но ведь она не сказала «священника», – не сдавалась Шарлотта.
– Давайте все же позвоним Инстону, – сказала Клер. – Он знаком с мамой, бывал у нее… и вообще мы должны выполнить свой долг, как вы считаете? Она ведь еще, может быть, проживет несколько часов или дней, или…
– Ну так как, Шарлотта? – спросил Джордж.
– Делайте что хотите, – сдалась она. Сейчас надо попробовать от всего отключиться.
Джордж вышел. Когда он проходил мимо, Шарлотта почувствовала легкий запах виски. Доктор посматривал на часы. Сиделка тайком смотрелась в зеркало, поправляя волосы. Слышно было, как в холле Джордж говорит по телефону.
Шарлотта ушла в соседнюю комнату. На столе стояли графинчик и две рюмки… Грейс сидела на софе, вытянув стройные длинные ноги, скрестив руки, задумчиво глядя куда-то в пространство. Вошли Клер и доктор.
– Я, пожалуй, выпью, – сказала Клер. – Доктор, вам налить немножко?
– Нет, спасибо. Мне пора уходить.
– А ты, Лотти?
– Не хочу.
– Грейс, будешь пить?
– Нет.
Как раньше сиделка, Шарлотта тоже посмотрела на себя в зеркало и невольно поправила волосы. В нынешние времена она если и гляделась в зеркало, то разве что мимоходом, и совсем уже редко всматривалась в свои глаза, как бывало в молодости. Да и что она могла прочесть в своих глазах, кроме того, о чем и знать-то не хочется. В зеркале отразилось ее аристократически узкое лицо, волнистые седеющие волосы и большие фиалково-синие глаза. Сейчас она стоит на пороге перемен. Придет ли время, когда она сможет смотреть на себя без боли? Какими нежными и вместе с тем нерушимыми оказались оковы, превратившие ее в служанку при собственной матери. Она была из породы викторианских «ученых дам». Должна была посвятить жизнь борьбе за что-то, например за просвещение. А вместо этого погубила свою жизнь, потому что не боролась, слишком поздно осознала это право. Слишком поздно осознала также и то, что посвятила жизнь тому, что никак не могла назвать своими принципами. И вот состарилась. Зато завтра проснется свободной и богатой. И когда, сама тому удивившись, объявила, что ноги католического священника не будет в этом доме, она ведь подразумевала – в
– Священника нет дома, – сообщил Джордж, появившись в дверях. – Я попросил передать. Мы сделали все, что могли.
– Нельзя ее оставлять, – сказала Клер, глотнув неразбавленного виски. – Надо что-то сделать… не знаю… может быть, прочесть из Библии, как на ваш взгляд? Ну что-нибудь надо сделать.
– Пойди к ней, Грейс, – приказал Джордж.
– Не хочу.
– Шарлотта, ты должна что-нибудь прочесть, обязательно, раз мы не можем с ней разговаривать. Нельзя же вот так просто сидеть и смотреть на нее. Когда-то она увлекалась Библией.
– Ну, это уж совсем дерзко, – не выдержала Шарлотта. – Мы не имеем права сейчас навязывать ей религию.
– Прочитать один из псалмов, от этого никакого вреда не будет, – предложила Клер. – При чем тут религия? И я уверена, что она произнесла именно «священника».
– Это будет похоже на то, что все кончено. С таким же успехом могли бы отслужить заупокойную службу.
– Не говори глупостей, Лотти. Нам всем нужно сесть возле нее и…
– Хорошо, читай, если хочешь, – сдалась Шарлотта.
– Я не умею, получится ужасно. Джордж, прочитай ты.
– Не знаю ни одного псалма, – оборонялся Джордж.
– Прочти «Господь Пастырь мой». Сейчас, какой же это номер? Пожалуй, из первых. Лотти, у тебя есть Библия?
– Есть. Вот она. – В доме была какая-то Библия. Элисон даже заглядывала в нее. Но уже давно.
Грейс говорила с кем-то по телефону, кажется, с Людвигом Леферье: «Нет, дорогой, не могу… позвоню в одиннадцать… еще ничего не известно, но, наверное… да, полагаю…»
– Какой это псалом, помнишь, Пинки?
– Кажется, мне и в самом деле пора уходить, – сказал доктор.
– Останьтесь, я очень вас прошу, – произнесла Шарлотта. – Выпейте еще.
Раздался дверной звонок.
– Это наверняка пастор Инстон, – поднял палец Джордж.
Шарлотта пошла открывать. Оказалось, сосед, пришел с претензией, что кто-то из приехавших сюда перекрыл своим автомобилем подъезд к его гаражу. Он хотел узнать – может, это кто-то из гостей? Шарлотта сказала, что в доме нет гостей. Тогда сосед спросил, как себя чувствует больная, и Шарлотта ответила, что чувствует она себя как обычно. Закрыла дверь, но прежде успела мельком глянуть на этот прекрасный, пульсирующий жизнью и вместе с тем такой заурядный, погруженный исключительно в собственные заботы, самовлюбленный материальный мир автомобилей и светящихся реклам. С удивлением обнаружила, что уже вечер.
– Грейс, прошу тебя, пойди к бабушке, – велела Клер. – А папа отыщет псалом.
– Я пойду вместе с вами, – отнекивалась Грейс. – Бабушка не хочет, чтобы я сидела рядом. Нам не о чем разговаривать.
– Она сейчас не может разговаривать.
– Тем более не имеет смысла к ней идти.
– Нашел! – объявил Джордж.
– Лотти, пойди ты, прошу тебя.
– Мне пора идти, – в очередной раз повторил доктор.
– Останьтесь, мало ли что может случиться!
– Мне жаль, мисс Ледгард. Но мое присутствие не имеет смысла. Сейчас уже все пойдет проторенной дорожкой.
– А сиделка сможет…
– Все сможет, если понадобится. Я вас прошу до завтрашнего утра мне не звонить. Это бессмысленно.
– То есть что бы ни случилось? Ну что ж, благодарю вас, доктор.
– Не за что. Спокойной ночи.
Джордж открыл дверь, и все вошли. Сиделка отошла в сторонку. Клер зажгла еще одну лампу.
Элисон впилась в них тем своим прежним страшно, нечеловечески напряженным одноглазым взглядом, таким красноречивым и вместе с тем таким бессильным. Этот взгляд, наполненный страданием, как у роженицы, что он выражал – мольбу, страх, вопрос, гнев, удивление, недоумение? Этот наполненный слезами глаз страстно чего-то требовал. Руки двигались, губы шевелились. Вчера на минуту наступило взаимопонимание. Сегодня тьма, лишь взгляд и бормотание. Неукротимый сильный характер умирающей уже не мог найти выхода.
– Мамочка, дорогая, – начала Клер, – сейчас Джордж тебе почитает. А ты отдохни.
