смотрели неподвижно в одну точку. Клер рыдала. Грейс прошла мимо Шарлотты в холл.
– Она уже на небесах, – произнес пастор.
Остин Гибсон Грей положил телефонную трубку. Людвиг только что сообщил, что старая миссис Ледгард умерла, что Митци и он ждут Остина, и бутылочка виски тоже. Остин не почувствовал никакой жалости к покойной. Когда-то Клер сказала, думая, наверное, что Остин не воспримет эти слова всерьез: «Мама называет тебя шутом». А Остин воспринял. Значит, старуха скончалась. Ну и ладно. Может быть, Шарлотта разбогатеет и одолжит денег. Шарлотта ему симпатизирует, это все знают. Митци и Людвиг ждут. И бутылочка виски. Прекрасно.
И тут его кольнуло – Людвиг обручился с Грейс. Надо же было такое придумать! Все его бросают, вступают в отношения с кем угодно, лишь бы ему насолить. Вечно так происходит, ему никого не удается удержать. Например, Бетти. А Дорину забрала Мэвис, да кто угодно мог ее забрать. Людвиг защищал его от стольких неприятностей, что и передать трудно. И Грейс он любил. Любил без свойственных ему мучительных сомнений, с самого ее детства. Но сейчас, конечно, все усложнилось, сейчас, когда он с упоением читал в ее взорах, угадывал во всем ее расцветающем девичьем теле тайное понимание его желаний. Это была их общая тайна. В Людвиге он не сомневался ни на минуту, веря безоговорочно, что тот не только не осудит, но и вряд ли что поймет. Иногда встречаются такие вот замечательные люди, общение с которыми рождает именно такую уверенность. Но теперь Людвиг и Грейс наверняка возьмут за правило обсуждать его. Сначала все запутают, загрязнят, потом предадут.
Он стоял посреди комнаты, тяжело дыша. Кажется, снова приближается приступ астмы. Сейчас уже поздний вечер, начало двенадцатого. Два приготовленных чемодана стоят около дверей. Возьмет такси. Поедет к Митци, где его угостят виски и поцелуем. Моя жизнь меняется, подумал он, вот только в какую сторону? Что бы ни случилось, надо выстоять и сохранить веру в то, что все будет хорошо. В комнате было полно безделушек, которые он покупал для Дорины, ей очень легко было угодить, она радовалась каждой мелочи. Когда-то он дарил ей подарки каждый день: то фарфорового котенка, то фонарик, то еще что-то. И восторгался ее простодушной радости, похожей на дуновение весеннего ветерка, на все, что было им утрачено. Дорина возродила его к жизни. С ней обновилась его жизнь, вернулась чистота, вернулась молодость. У нее же самой словно не было возраста, она была отдана на произвол призраков, трепетала перед неведомым, охваченная печалью, обреченная на гибель. А может, это было просто его собственное чувство безнадежности, неверия в то, что ей по силам его спасти?
Пока не нашелся квартиросъемщик, он мог еще пожить здесь, но дело в том, что теперь, обзаведясь замыслами, он хотел как можно скорее начать движение вперед, к будущему. Это жилище уже наполнялось загадочной тишиной, словно пустовало годами и успело обрести своих призраков. Бетти была здесь, бедная умершая Бетти, была в том месте, о котором не знала и где все его мысли о ней оставались тайной. Остин открыл ящик стола и достал еще одну поблекшую фотографию. Всегда прятал их от Дорины. Несчастная Бетти. Молодая, смеющаяся, далекая и несуществующая. Иногда ночами он думал о ее бренных останках. Было время, когда он пытался отыскать ее могилу, но нашел лишь участок скошенной травы. Так и не поставил ей памятника. Пока он жив, Бетти тоже будет жить, а умрет – и никто уже и не вспомнит эту историю.
С Дориной он не будет видеться до тех пор, пока не найдет работу. Попросит Людвига отнести какой- нибудь подарочек. Удивительно, до чего хорошо они с Дориной понимали друг друга вопреки всей этой ораве людей, которая старалась их разъединить. Секрета их взаимопонимания никому не отгадать. Какой-то луч незамутненного света, может быть, это была обыкновенная жалость, исходил от этой девушки и в таком же незамутненном виде проникал ему в сердце. Его всегда окружали женщины, жаждавшие руководить им. Дорина никогда к этому не стремилась. Ее сочувствие возникало из беспомощности. Он думал: «От нее и только от нее я могу принять сочувствие». Эта мысль наполняла его добротой и смирением. Для того, наверное, и существуют женщины, чтобы благодаря им в мужчинах пробуждалась доброта, но почему в его случае это не оправдалось ни на йоту? Казалось бы, Дорина могла стать идеальной спасительницей. А на деле получилось так, что слезливая привязанность великанши Митци успокаивала его изболевшуюся душу куда больше, чем чистая любовь Дорины.
Настойчивый дверной звонок ворвался в размышления так неожиданно, что в первую минуту он не сразу понял, что случилось, это было похоже на выстрел. На мгновение его охватил страх. Полиция? С обвинением? Кто же может явиться к нему так поздно и звонить с такой дерзкой настойчивостью? Остин подошел к дверям.
– Кто там?
Снаружи раздался чей-то голос.
Он открыл дверь. За ней стоял какой-то мужчина. Это был Гарс.
– Входи, – сказал Остин и придержал дверь перед своим рослым сыном.
Остин направился в комнату. Гарс шел следом, по пути устало бросая пальто, портфель, газету. Улыбнулся вялой, бесцветной улыбкой и начал осматривать комнату. Вид у него был очень усталый, он как будто потемнел и явно нуждался в бритье. Несвежая одежда явно была ему маловата и напоминала кое-как подогнанный старый мундир. Какой же он высокий, подумал Остин, и нет уже этого обаяния мальчишества. Какой высокий, какой худой, какие у него черные волосы, какое суровое смуглое лицо, ни дать ни взять – индеец.
– Боже мой. – И Остин со вздохом сел на стул. – Не ожидал увидеть тебя раньше июля.
– Ты не получил мою телеграмму? Тут все изменилось. Мебель стояла по-другому. Переставил?
– Да. Я думал, ты приедешь в июле.
– Решил бросить все. Где Дорина?
– Гостит у Мэвис.
– Можно от тебя позвонить?
Гарс поднял трубку, набрал номер.
– Аэропорт? – спросил он. – Меня зовут Гибсон Грей. Я вам уже звонил по поводу чемодана. Да, темно- синий чемодан, рейс из Нью-Йорка. Да, понимаю. Да, формуляр заполнил. Значит, вы сообщите, если отыщется? Спасибо. Доброй ночи.
– Что произошло? – спросил Остин.
– Чемодан потерял. В аэропорту поместил его, как и полагается, в автобусе, сзади, а сам не успел сесть. Пришлось дождаться следующего, через двадцать минут, а потом выяснять в бюро находок, где все эти вещи кружатся и кружатся…
– Кружатся?
– Ну, там что-то вроде карусели, а на ней чемоданы, и эта конструкция кружится, а увидевшие свой чемодан его снимают. И вот когда я туда добрался, моего чемодана уже не было. Кто-то, наверное, заметил, что я не успел сесть в автобус, ну и присвоил. А может быть, решили: раз владелец не является, можно взять.
– Сочувствую. Ну может, еще найдется. Там было что-нибудь ценное?
– Только рукопись.
– Философской работы?
– Нет, романа. И как на грех, единственный экземпляр. Ну да Бог с ним. Как ты, отец? Как поживаешь?
Когда-то называл меня папа, подумал Остин. Но что об этом вспоминать. Теперь передо мной совсем другой Гарс, рослый мужчина, нуждающийся в бритье, визитер, пришелец, судья.
– У меня все хорошо, – ответил Остин. – Рад, что ты вернулся домой.
– Домой, – повторил Гарс. – В том-то все и дело. Ну, что здесь происходит, как все, как Людвиг, он все еще живет у этой, как ее, Рикардо?
– Да. И он обручился.
– С кем же?
– С Грейс Тисборн.
– Как жаль. Жаль, но мне сейчас трудно говорить. Этот самолет меня расстроил. Если ты не против, я себе изжарю яичницу и улягусь в постель.
– Увы, в доме ни крошки еды… был хлеб, но я его выбросил.
– А молоко?
