— Как же мне не волноваться? Здесь такое происходит! Эти загадочные убийства, эта необъяснимая кража! Скажите, как мог убийца из плоти и крови заманить нищего в огромный зверинец? Он как будто заранее спрятался в соломе. А горшок с моими Драгоценными? Кто мог стащить их так, что я ничего не заметил?
— Ты слишком много выпил, — прервал его повар. — Ты едва стоял на ногах.
— О! — воскликнул евнух, не слушая его. — Я боюсь, что мой маленький принц сердится…
В кухне повисло напряженное молчание. Темные закоулки казались зловещими, да к тому же Медвежья Лапа загасил одну из жаровен, задев ее метлой. Густой дым заполонил помещение, он проник даже под мокрую и грязную одежду носильщиков. Сквозь шум бури до них донесся долгий, зловещий крик узника.
— Он вернулся, — заохал евнух, — чтобы наказать нас за то, что мы так и не сумели найти его убийцу.
— Старый дурак! — прикрикнул Медвежья Лапа. — Старая баба!
— Что вы хотите сказать? — спросил носильщик Мин, трясясь. — Призрак?
— Это я нашел моего бедного маленького принца в слоновнике. Сколько крови, сколько крови! И сейчас — он пришел во дворец из царства мертвых с разорванной грудью, разорванными членами!
Носильщики паланкина, придя в ужас от мысли о призраке-мстителе, забились под скамейку, плечо к плечу. Да, это тебе не стражника пугать, дурачась и притворяясь духами! Сейчас явился настоящий дух принца, о существовании которого авторитетно заявил сам Главный воспитатель. Сюан пробормотал между двумя короткими молитвами к богине:
— Разве можно быть уверенным, что это призрак принца Хунга? Здесь казнили стольких заключенных, теперь они требуют возмездия!
Евнух Сю возмутился:
— Вы шутите? Во-первых, тюрьма находится за оградой дворца, хотя и примыкает к нему. Потом, узников казнят в городе на площади Наказаний: принц Буи не сумасшедший, чтобы мучить их в своем доме! Поэтому маловероятно, что приговоренные найдут сюда дорогу. Но, к несчастью, наш маленький принц умер в этих стенах, поэтому он должен придти сюда.
Носильщик Мин бросил обеспокоенный взгляд в сторону зверинца. Он видел только тьму, пронизанную блестящими нитями дождя. Он выдохнул:
— Вчера вечером я вышел, чтобы полюбоваться слонами в зверинце. Друзья мои, какой жуткий запах! Я почуял смерть, да, это, наверно, был смрад от несчастного привидения.
Присутствующие задрожали. Они бы предпочли думать, что эта адская вонь исходила от чесоточного, которому в зверинце вспороли живот.
Пересекая широкий открытый двор, казавшийся в холодном свете луны окаменевшим, принц Буи шел быстрым шагом человека, которого зовет любовь. Дождь только что прекратился, и воздух приобрел хрустальную прозрачность. Сколько раз он проходил по этой вьющейся тропе среди карликовых деревьев, согнутых рукой мастера, и камней, привезенных с гор? Долгие годы он по ночам выскальзывал из постели и шел проведать женское крыло дворца, как путешественник, входящий в неведомые земли. Будучи уже немолодым, он, согласно обычаям, мог бы просто выбрать женщину, и позже она сама пришла бы к нему в постель, но к своей нынешней наложнице он шел сам. В его возрасте такая прогулка казалась почти авантюрой и возбуждала уже угасающие силы.
Большой круглый глиняный кувшин, отсвечивающий матовым, почти телесным светом, напомнил ему об изгибе ее бедер, и сердце забилось сильней. У него была слабость к изогнутым формам, и он знал, как редко они встречаются у местных дам. Но Лим и не была, строго говоря, местной, скорее она была похожа на дикое растение, которое еще четыре года назад цвело в родных горах. Сначала его соблазнила ее юность, а потом свела с ума кожа темно-коричневого оттенка. При мысли об этой мягкой, роскошной коже его дыхание участилось. Он с хрустом выпрямил спину и ускорил шаг.
Женский флигель утопал во тьме, за исключением одного окна, в котором колебалось пламя масляной лампы. В комнате был виден силуэт человека, бродившего взад-вперед с беззаботностью того, кто погружен в мечты. Увидев свою возлюбленную, принц Буи вздрогнул от прилива желания, в глубине широких рукавов заплясали, разминаясь, пальцы. На дрожащих ногах он вошел в комнату и пристально посмотрел на ту, которая с ним никогда не разговаривала.
Порыв ветра всколыхнул пламя, Лим повернулась. Серо-жемчужное одеяние, переливающееся в неровном свете, не скрывало чувственных изгибов юного тела. Ее волосы, днем спрятанные под шиньоном, сейчас были распущены и черным каскадом вились по спине. При виде запыхавшегося принца на ее губах появилась кошачья улыбка, приоткрывшая совершенную белизну зубов, предназначенных кусать или рвать на куски. Веки Лим полузакрылись, и на какое-то мгновение принц утонул в ее узких зрачках, пылавших желтым пламенем. Он сделал шаг вперед, она отступила, и он не мог коснуться ее груди. Издав хриплый крик, в котором звучали желание и разочарование, принц снова шагнул вперед, сумев только мимолетом прикоснуться к ее волосам. Лим повернулась вокруг своей оси, ворот ее платья на миг приоткрылся.
Принц Буи, глядя на вырез, в котором темнела ее кожа, почувствовал, что его мучает желание мять плоть, упругость которой мучила его с первого дня. Но в этой игре охотника с добычей принц уже проиграл, хотя все только начиналось. Почему принц унижался, играя в эти дурацкие игры, становясь смиренной жертвой дикой женщины? Лим, все еще с полузакрытыми глазами, казалось, стала нежнее и разрешила своему хозяину подойти настолько близко, что его ноздри наполнились необоримым животным запахом, который не могла приглушить никакая жасминовая вода. Думая, что уже достиг цели, принц простер все еще могучие руки, замыкая в них наложницу, но обнял лишь пустоту. Он оступился и упал на колено, а Лим, движением, полным рассчитанной небрежности, скинула тунику и предстала пред ним обнаженной.
Увидев такое количество кожи, принц хотел было закричать, но из его горла вырвался звук, подобный хрипу умирающего. Его взгляд не отрывался от ее медного тела, по которому, как золотое масло, лился свет. Подняв глаза, принц наслаждался ее безупречной грудью, великолепно обрисованными бедрами, талией, мускулами, волновавшимися под кожей при каждом изгибе. Восхищенный принц заметил густой черный изгиб под округлостью зада: плотные складки кожи подчеркивали черные дуги ягодиц — такого принц не видел ни у одной женщины. Принц, стоя на четвереньках на холодных плитах комнаты наложницы и устремив взгляд на ее бесстыдно обнаженное тело, так мало походил на охотников-победителей, когда-то властвовавших в горах и сеявших ужас и огонь с высоты спин своих животных, натасканных убивать, что та, которая никогда не говорила, разразилась звонким смехом.
Вывел ли его из себя этот смех или невыносимое биение крови? Он вдруг вскочил и одним невероятно мощным прыжком, от которого боль пронзила его суставы, неожиданно кинулся на возлюбленную. Она слегка вскрикнула, не ожидая нападения, и ему удалось опрокинуть ее на кровать. Прикосновение к теплой плоти, влажной под складками и издающей благоухание джунглей, ее испуганное изумление вдохнули в него новую молодость. Он прижался жадными губами к гладкой спине Лим и принялся лизать солоноватый налет ее пота.
Ему нравилась эта поза силы, когда он, уткнувшись носом в ложбинку поясницы, видел каждую пору ее кожи, наслаждался каждой упругой и нежной клеточкой. Кожа ее во все времена года была темной, и это отличало ее от бледных придворных дам — она была похожа на дикого зверька. Впрочем, у жен и наложниц кожа была безупречной и податливой, на ней долго оставались следы его объятий и поцелуев.
И сейчас, в комнате Лим, он гладил жесткой и безжалостной рукой кожу сладострастного бронзового тела, словно старался впитать молодость и свежесть, которые он страстно вдыхал. Вкус соли обострил его чувства, и он затрепетал от радости. Так как Лим делала вид, что пытается освободиться от его тяжести, принц шлепнул ее по заду, одновременно достав свободной рукой серебряный ноготь. Движением, которое он делал тысячу раз, он надел на указательный палец металлический ноготь и склонился над плечами наложницы. Невероятно запутанные арабески струились между ее лопатками, свиваясь в немыслимые спирали, завитки кружились в бесконечном вихре. Он никогда не уставал изумляться этим утонченным рисункам, нанесенным руками дикарей. Высоко в горах, забытые богом, они сумели все же изобрести новую форму красоты, к которой вьетнамцы с их тысячелетней культурой не смогли даже приблизиться. Он вел пальцем по рисунку, сеть которого тянулась от плечей до крестца, прерываясь лишь в маленькой двойной ямке и превращаясь там в бурный поток. Живопись по живой коже, казалось, соответствовала каждому
