– Случилось! – воскликнула она. – Ох, Заступница… Хаген, скажи, что я сплю!
– Могу тебя ущипнуть, – он пожал плечами. – Но ты сама потом отцу пожалуешься.
– Ты шутишь? – Трисса чуть было не набросилась на него, словно разъяренная кошка. – Да как ты можешь шутить?!
Кое-как успокоив кузину, готовую от избытка чувств не то разрыдаться, не то расхохотаться, Хаген принялся осторожно расспрашивать её о том, что произошло. Рано утром, когда Трисса пошла на рынок, знакомая торговка рассказала ей, что накануне прибыл имперский фрегат, на борту которого оказался некий Торрэ из клана Скопы – этот магус занимал при дворе скромную должность «советника», но слухи о нем ходили весьма неприятные. Торрэ привез письмо Капитана-Императора, адресованное Мариусу, главе семейства Фиренца. Лорд Соловей принял странного гостя, и всю ночь в его доме не гас свет, а поутру…
– Они арестовали Тео! – выдавила Трисса и разрыдалась. – Они забрали его! В тюрьму!! Его обвиняют в государственной измене, Хаген!!!
«В западной части города проживает некий Тео, художник».
Тео… Фиренца?!
Он гладил её волосы, он сжимал её холодные пальцы и вытирал её слезы, не переставая при этом говорить, что произошла ошибка, что Лорд Соловей не даст в обиду своего родственника, что справедливый суд непременно во всем разберется и оправдает ни в чем неповинного художника – а в голове его всё это время пойманной птицей билась одна лишь мысль: «Что же было в том письме?»
Письме, адресованном художнику, но попавшем в руки Пейтона Локка…
Они оба – и сам Хаген, и Трисса – в глубине души понимали, что все его утешительные слова лживы. Правда оказалась простой и жестокой: уже через три дня Тео из клана Фиренца был признан виновным в сговоре с Лайрой Арлини и приговорен к смерти. Когда художника вели на плаху, из толпы зевак вырвался молодой человек и кинулся к приговоренному, но один из стражников ударил его хлыстом. Несчастный осел на мостовую, закрывая лицо руками; сквозь его пальцы сочилась кровь.
Что потом с ним стало, Хаген не узнал – не осмелился узнавать.
«Стечение обстоятельств, – сказал Пейтон в ответ на прямой вопрос племянника. – Всякое бывает. Ты тут ни при чем!»
Спросить, что было в письме, Хаген не решился.
– Ты мне отвратителен, – сказал Умберто. Он сидел на корме, скрестив руки на груди и всем своим видом выражая глубочайшее презрение к напарнику. – Я взял тебя с собой, только потому что капитан приказал, но будь моя воля…
– …будь твоя воля, лежать бы мне на дне с камнем на шее, – перебил Хаген, устало вздохнув. Он согласился на это задание, потому что не мог перечить Крейну. Зачем нужно было отправлять их вдвоем? Пересмешник только учился морскому делу и не мог управлять лодкой без посторонней помощи; Умберто куда больше пригодился бы кто-то из матросов. Неудивительно, что моряк только и делал, что сыпал язвительными остротами в адрес оборотня.
– Вот именно!
– Так чего сидишь? Давай, вперед! – Хаген притворился, будто подставляет шею под невидимую удавку. – В «Весёлой медузе» тебя, небось, заждались. Давай, а то надоело слушать, как ты одно и то же по десять раз кряду твердишь!
Моряк пробормотал какое-то ругательство, но пересмешник уже не слушал: он вдруг подумал о Гароне, и это воспоминание повлекло за собой другое – о Маре и ночи, которую они провели вдвоем. За то время, пока «Невеста ветра» торопилась в Ямаоку, лицо девушки странным образом стерлось из его памяти, да и имя, словно верткая рыбка, норовило ускользнуть. Иногда во сне Хагену вновь виделся дом, где обитало «привидение», и он чувствовал, что Мара ждет. Как она сумела его околдовать, чем отравила? Он знал десятка два ядов, которые в малых дозах вызывали восхитительные галлюцинации, но здесь было что-то иное.
И отчего-то ему казалось, что Мара была похожа на Ризель…
– Эй, оборотень! Глянь-ка вон туда!
Хаген повиновался.
Там, куда указывал Умберто, поначалу не обнаружилось ничего странного: почти к самой воде подступали чахлые заросли каких-то местных деревьев, отдаленно напоминавших ивы, и не было видно ни одной живой души. Но Хаген всё-таки пригляделся – и к немалому удивлению обнаружил на берегу несколько каменных столбиков, которые могли значить лишь одно: здесь когда-то был причал. Деревянные доски сгнили или их сорвало штормом, а камень остался.
– Ну и что? – спросил пересмешник. Признавать, что сам он ни за что не разглядел бы то, что увидел Умберто, не хотелось. – Мы, вроде, должны были осмотреть бухты, где при желании мог бы спрятаться фрегат? А тут и лодку-то не укроешь…
– Капитан велел искать что-нибудь
Хаген не стал спорить. В скором времени они сошли на берег, предоставив лодке свободу. Вблизи лес оказался довольно-таки густым и зловеще-тихим, как будто его обитатели, завидев незваных гостей, поспешили скрыться. Пересмешник некстати вспомнил о том, что здесь, по словам Нами, водятся ядовитые змеи и «разные твари».
– Тут кто-то был, – сказал он, пытаясь отвлечься от неприятных мыслей. – Смотри!
На одном из причальных столбиков виднелся обрывок веревки – кто-то вполне справедливо не доверял своей лодке и привязывал её, не давая уйти в море. Неизвестный был, по всей видимости, весьма посредственным навигатором. Умберто присел на корточки и внимательно осмотрел остатки «поводка».
– Я бы сказал, он был здесь не так уж давно… – пробормотал он задумчиво и огляделся по сторонам. – Ну-ка, иди за мной!
Хаген помрачнел, но послушно двинулся следом. Да, Крейну и впрямь не нужно было посылать их вдвоем – достаточно было и одного Умберто! «От меня никакого толку ни на море, ни на суше, – подумал пересмешник со злостью и внезапной тоской. – Зачем я нужен Крейну? Ему бы следовало гнать меня взашей в первом же порту, так нет – принял в команду… Пейтон правду говорил, от меня сплошные неприятности».
Они медленно шли вдоль зарослей, но всё равно едва не пропустили тропинку – узкую, еле заметную. Умберто без единого звука устремился вглубь леса, даже не обернувшись, чтобы проверить, идет ли за ним незадачливый напарник. Молодой моряк чувствовал себя в чащобе столь же уверенно, как и на борту «Невесты ветра»: Хаген, закрывая лицо от колючих ветвей, изорвал рукава рубашки в клочья, а от Умберто, казалось, коварные ветви отворачивались сами собой.
Тропинка пошла вверх по склону холма, и вскоре бурелом сменился редкими кустиками высотой едва ли по колено; они словно миновали живую изгородь, которую кто-то высадил вдоль берега.
– Ты погляди! – Умберто остановился так неожиданно, что Хаген на него налетел и чуть не сбил с ног. – Да тут люди есть!
Хаген не рискнул бы назвать то, что им удалось обнаружить, «жилищем» – это была маленькая и очень старая хижина, покосившаяся и вросшая в землю. Поодаль виднелся столь же убогий сарай из трухлявых досок; за его хлипкой стеной блеяла коза. Вновь переведя взгляд на хижину, Хаген успел заметить, как в темном провале окна мелькнула чья-то тень.
– Эй, хозяева! – Умберто бесцеремонно перепрыгнул через плетень и отворил дверь, но за порог без разрешения не шагнул. – Есть кто живой?
– Пощадите! – пискнул кто-то в ответ. – Не убивайте!..
…– Нет, ты мне объясни – что в нас такого страшного? – спросил Умберто, улыбаясь. – Неужели мы похожи на бандитов?
Щуплая девушка, совсем ещё ребенок, смущенно шмыгнула носом. Она напоминала выпавшего из гнезда вороненка: взъерошенные черные волосы, тонкие черты лица, на удивление бледного для рыбачки, блестящие черные глаза. Дейзи – так обитательница хижины представилась непрошенным гостям, справившись с испугом, – не была красавицей, но и дурнушкой её называть не следовало… и всё-таки Хаген,
