Засунув руки в карманы, Мокин прошелся вдоль стены, почти целиком занятой загадочными для гуманитария Кузьминкина агрегатами – там было превеликое множество рубильников, окошечек с тонюсенькими стрелками, лампочек, кнопок, переключателей и тому подобных игрушек. Похлопал по белой панели:
– У меня такое впечатление, что большую часть всей этой научной премудрости не вы сами придумали, а? Очень уж тут все… основательно …
– Вы совершенно правы, – не скрывая иронии, кивнула Татьяна Ивановна. – Процентов восемьдесят составляет обычнейшая аппаратура. Мой вклад скорее интеллектуального характера, если вам понятно это слово. Проще говоря, в любом магазине можно купить мешок радиодеталей – но далеко не всякий способен собрать из них приемник, который будет ловить Мадрид или Рио-де-Жанейро…
– Да что вы, прекрасно суть улавливаю, – безмятежно отозвался Мокин.
И прошелся вдоль агрегатов, бесцеремонно трогая пальцем окошечки приборов, похлопывая по гладким панелям. Следовавший за ним Кузьминкин по мере сил старался копировать эту барственную непринужденность – и, что характерно, получалось неплохо. К хорошему привыкают быстро, за последние шестнадцать дней он со многим успел свыкнуться: с костюмом, купленным за поражающую его воображение сумму, к часам за пятьсот долларов, с прозрачным циферблатом, за которым, открытые для обозрения, пульсировали крохотные колесики и пружинки. И, что важнее, к неожиданно свалившейся на него роли хваткого добытчика, справного мужика, первобытного охотника, завалившего пещеру мамонтятиной. Домашний авторитет мгновенно взлетел с нулевой отметки куда-то в заоблачные выси: Оля без особых раздумий скушала ошеломительное известие о том, что супруга, наконец-то, признали не просто за границей – в благополучных, зажиточных заграницах, где хотят издавать его труды и даже платят огромные авансы. Дети давно уже избавились от поноса, настигшего в первые пару дней из-за неумеренного потребления почти забытых вкусностей. Ночью в постели Оля вела себя, словно в беззаботные доперестроечные времена (что ему не помешало однажды из неудержимого любопытства поддаться на уговоры Мокина и навестить сауну с девочками). Одним словом, дома воцарились достаток и почтительное уважение к главе семейства, которого вкусно кормили, со всем прилежанием ублажали в постели и становились тише воды, ниже травы, едва батяня-добытчик садился работать. Это была сказка! И Кузьминкин порой замирал от ужаса, вспоминая, что все это может однажды кончиться. Сейчас он уже не в пример серьезнее относился к идее Мокина переселиться в с т а р у ю Россию…
– Вы удовлетворены? – осведомилась Татьяна Ивановна.
Она и не пыталась скрывать явную неприязнь – словно былая курсистка-бестужевка, случайно оказавшаяся в компании бравых жандармских офицеров или Валерия Новодворская, преследуемая по пятам фотографами «Плейбоя». В откровенно замотанной тяжелой жизнью профессорше Кузьминкин в два счета угадал родственную душу, доведенную реформами последнего десятилетия до тихого остервенения. Его сослуживицы по музею походили на Татьяну Ивановну, как горошины из одного стручка: те же истерические складочки в углах рта; старомодная одежда, невероятными усилиями поддерживаемая в парадно-выходном состоянии, тоскливая тихая ненависть к новоявленным хозяевам жизни… Он ей даже сочувствовал – но про себя, конечно. Никак нельзя было выходить из образа туповатого нувориша, навязанного Мокиным…
– А что, удовлетворен, – кивнул Мокин. – Эк вы тут понастроили… Прямо Менделеевы…
– Менделеев был химиком, – сухо проинформировала профессорша.
– Ну? – изумился Мокин. – А я думал, он электричество придумал, кто-то мне говорил… Ну, не само электричество, а лампочки…
– Вы, вероятно, имеете в виду Лодыгина? – поджала губы Татьяна Ивановна.
– Да черт их всех упомнит… Я, пардон, институтов не кончал.
– Это видно, – отрезала физичка. – Быть может, вы все остальное обговорите с Виктором Викторовичем? Не вижу, чем еще могу быть вам полезна…
– Да с удовольствием, – кивнул Мокин.
– В таком случае, я вас оставляю… – Она облегченно вздохнула и широким мужским шагом направилась к выходу.
Когда за ней захлопнулась дверь, Мокин покрутил головой:
– Сурьезная дамочка…
– Вы на нее не сердитесь, – развел руками означенный Виктор Викторович Багловский. – Старая школа. Ей все это представлялось совершенно иначе: научные конгрессы, аплодисменты светил, изучение прошлого солидными дипломированными учеными…
– Как вы ее только уговорили? – фыркнул Мокин.
– Суровая реальность, господа. Как только стала понимать, что не получит финансирования даже под машину времени, в реальности которой нужно еще убедить ученый мир…
Вот Багловский, ровесник Кузьминкина, был человеком совершенно иного полета – общительный, любивший частенько вворачивать «господа», всеми силами пытавшийся доказать, что он р о в н я, равноправный партнер… К нему удивительно подходило забытое словечко «разбитной», пожалуй, именно так и выглядели толковые приказчики серьезных купцов, к пожилым годам сами выходившие в первую гильдию…
– Много электричества жрет? – поинтересовалась Юля.
– Не то слово, сударыня, – с легоньким поклоном отозвался Багловский, невысокий, пухлощекий, с роскошными усами и бакенбардами в классическом стиле Александра II. – Сущая прорва, я бы сказал, Данаидова бочка. Честное слово, мы потому и ломим такие цены, что три четверти денег уходит на оплату электричества. Еще и поэтому первую ознакомительную поездку мы вам намерены устроить, я бы сказал, в облегченном варианте – с помощью второго, вспомогательного генератора. Пробьем коридор только на сутки, построим, фигурально выражаясь, не солидный бетонный мостище, а временные деревянные сходни. Мы четверо при полном отсутствии багажа.
– А с деловой точки зрения?
– Как нельзя лучше, – торопливо заверил Багловский. – Мне думается, вам не столь уж и необходимо гулять по нашему городку, каким он был сто двадцать лет назад? Конечно, впечатления будут незабываемые, однако вас ведь не это интересует?
