заткнется добровольно. Тот, однако, проявлял настойчивость. Яшка вздохнул, пробормотал что-то о круглосуточном отсутствии покоя и полез в карман.
– Слушаю. Ну да, почти в Москве. Подъезжаем. ЧЕГО?!!
От вопля Беса я подскочила на месте, Миша уронил на пол книгу, а Вовка – сигарету изо рта. Весь вагон повернулся к нам, послышались удивленные возгласы.
– Что такое? Что случилось? – вцепились мы в Беса. Тот, не обращая на это внимания, во все горло орал в трубку:
– Звоните Лысому! Прохора найдите! Пусть Гришка за мужиками в гаражи дует! И кто-нибудь – сюда на вокзал, на «букашке», живо! Я тебе дам «мочить»! Никого без меня не мочить, убью! – Яшка отключился, бросил телефон на скамейку рядом с собой, посмотрел на Вовку и хрипло сказал: – Полундра. На моей барахолке черных бомбят.
На Киевском вокзале Яшка вылетел из вагона первым и, тараня плечом толпу, понесся к тротуару. Мы устремились за ним. Возле метро дожидалась «букашка» – уму непостижимо, как Бесы умудрились домчать сюда за четверть часа. Но, подбежав к машине, я убедилась, что Яшкины братцы тут ни при чем. На переднем сиденье сидела девица лет восемнадцати, в джинсах, коротенькой куртке и красной шапочке. Когда девица выскочила из джипа, шапочка упала на снег, и из-под нее высыпались буйные рыжие кудри – кажется, некрашеные.
– Привет, Маринка! – полез здороваться Вовка. Девица по-матерински чмокнула его в макушку.
– Ты зачем здесь? – неприязненно спросил Бес.
– За спросом! – отпарировала девица. – Твои все на барахолке, меня послали. Садитесь уже, поехали!
– А ну марш из-за руля, – заявил Яшка и, потеснив Маринку, сел на место водителя. – Права сначала получи, блоха конопатая.
Девица, ничуть не обидевшись, села рядом, подождала, пока мы все спрессуемся на заднем сиденье, и, когда «букашка» вывернула на дорогу, начала вводить Беса в курс дела.
Национальный вопрос заострился на барахолке после полудня, когда в торговых рядах появились «левые лохи». По прикидке Маринки, торговавшей в нескольких шагах от места происшествия турецкими «кожанками», «левые» были из компании ореховских братков, давно зарившихся на мелкобесовскую барахолку. Пройдясь хозяйской походкой по рядам, они прицепились к фирме «Арарат», мирно торговавшей разноцветными коврами. Армянам скандал был ни к чему, и они до последней возможности держали нейтралитет, не замечая даже оскорблений по адресу собственных задниц. Но потом один из «левых» непечатно высказался по поводу матери Армена, и шаткая стабильность международного положения на барахолке рухнула – начался мордобой. «Лохов» было человек десять, армян – трое, но уже через минуту на подмогу примчались абхазцы из соседнего ряда. Несколько русских торговцев с воплями: «Не хрен, падлы, наших черных гонять!» – также выступили на стороне национального меньшинства. Битва была короткой, но яростной. Вскоре «левые» позорно отступили, оставив на поле брани свою машину, но пообещали вернуться с подкреплением и спалить «тараканник». Победившая сторона приуныла: угроза была серьезной. Все понимали – никакая милиция не будет защищать лиц кавказской национальности.
«Тараканником» именовалось левое крыло нашего дома, почти сплошь заселенное торгующими на барахолке кавказцами и их семьями. Каким-то образом они умудрялись селиться рядом, снимая, скупая и обменивая квартиры во всех доступных вариантах. Смуглые ребята в кожаных куртках кучковались вечерами во дворе, беседуя о своих делах и провожая мечтательными взглядами шествующих мимо дам. Бабки на лавочках бурчали: «Понаехали, черножопые…»
Ребята добродушно огрызались: «Свой жоп лучше помой, мать…»
Грустноглазые мамаши по утрам водили детей в школу. Старухи в черном, с резкими замкнутыми лицами стояли в очередях и пасли во дворе внуков. Весь этот народец был шумным, суетливым, но абсолютно безобидным и всеми силами избегал конфликтов с местным населением. Добрая половина торговцев не имела ни прописки, ни регистрации – не говоря уже об их многочисленных родственниках. Обитатели «тараканника» платили определенную мзду братьям Мелкобесовым, и на барахолке их не трогали.
Услышав угрозу в адрес «тараканника», доблестные сыны гор окончательно струхнули, в спешном порядке отыскали троих имеющихся в наличии Мелкобесовых и воззвали о помощи. Пока Бесы мобилизовывали свою армию и готовились к внезапной войне, ореховские исполнили обещание: в окно нижнего этажа «тараканника», разбив стекло, влетела шашка с газом. Крикливое население дома в считаные минуты высыпало наружу с детьми, женами, старухами и узлами, расселось во дворе и начало ждать погрома. Бесы, растерявшись, позвонили Яшке и отрядили за ним на вокзал Маринку, которая, побив все рекорды Шумахера, затратила на дорогу пятнадцать минут.
«Букашка» влетела во двор на бешеной скорости, и к выпрыгнувшему из машины Яшке со всех сторон кинулись обитатели «тараканника». Двор взорвался гортанными криками, воплями и обвинениями. Перед Бесом мелькали сверкающие глаза, оскаленные зубы, перекошенные лица.
– Смотри, что делается, Бес! Собаки, шакалы – детей газом травить!
– Клянусь, ничего не делали! Не ругались, не грозили, не трогали их! Они сами начали! Женщины уже боятся со двора выходить! Нам что – на улице ночевать? Ночью минус двадцать пять обещали!
– Сказали – вернутся, Бес! Сказали – всех перестреляют! Вах, женщины, дети при чем?!
– Мы тебе зачем платим, да? Чтобы наших детей убивали, да? Чтобы дом спалили, да?!! Вы уже ореховских унять не можете – так и говори! За что деньги берешь, дорогой?
Столпившиеся у подъезда женщины ревели на все голоса. Из окон с любопытством выглядывали аборигены дома. Яшка нахмурился. Рявкнул:
– Ш-ш-ша, чернота! Разберемся! Где мои?
Из толпы выбрались Мелкобесовы. Яшка отвел их в сторону и открыл экстренное совещание. Несколько кавказцев подошли было к ним, но, узрев внушительный Яшкин кулак, поспешно восстановили дистанцию. Я сидела в машине, и до меня доносились обрывки фраз:
– Тут большим дерьмом пахнет… Могут правда подпалить.
– Борик ореховский давно грабки тянет…
– Да хрен ему летающий, а не барахолка! Не хочет на авторитете решать – будет ему разборка по всей программе! Народ вон уже сползается. Прохор людей дает, Мустафа быков прислал, у Лысого тоже собираются…
– Да? А черноту куда девать? Они домой идти боятся.
– Куда-куда… К нам, что ли, давайте пока. Матери сказали?
– Катька ее убалтывать пошла… Да куда их всех к нам? Хата не резиновая!
– Можно половину ко мне, – предложила я. Мелкобесовы притихли и недоверчиво повернулись в мою сторону.
– Софью Павловну кондратий не хватит? – озабоченно спросил Бес. – Ты это… Скажи ей, что ненадолго. Пока мы с ореховскими разбираться будем, пусть посидят.
Из подъезда выбежала Катька в тапочках и пальто внакидку. Не заметив нас, пронеслась к группе женщин, стоящих возле узлов и растерянно прижимающих к себе детей:
– Каринка! Зарка! Долго мне вас дожидаться? Мелюзгу уже заморозили совсем! Поднимайтесь живо к нам! А где Мириам? Сто раз вас приглашать?!
– Эй, Катька! – окликнул ее Бес. – Что мать говорит?
– Говорит – запускайте! Она как раз борщ сварила!
Упоминание о борще почему-то оказалось решающим. Всхлипывающие женщины, таща за собой детей и вещи, цепочкой потянулись к подъезду. Я побежала за ними, ворвалась в свою квартиру, извлекла из-за рояля бабушку и торопливо доложила обстановку.
Моя Софья Павловна отреагировала бурно:
– Мерзавцы! Выродки! Травить газом детей! Конечно, пусть переждут здесь. Это надолго?
– Яшка сказал – к ночи разберутся.
– Только бы без стрельбы… – вздохнула бабуля, закрывая крышку рояля и обводя взглядом комнату. – Слава богу, у нас чисто. Иди приглашай. Господи, стоило доживать до семидесяти лет, чтобы смотреть на вот это! Дикари! Варвары!
Вскоре квартира была полна смуглыми, испуганно переговаривающимися женщинами. На кухне
