Одна из девиц Марии Анисимовой, псевдоним «Люба», кличка Баронесса.
– Вот и хорошо. Пусть Баронесса создаст влюбленным все условия.
– Я немедленно с ней встречусь.
Лапшин и «Баронесса».
Лапшин, в шелковом китайском халате лежал на диване и читал книгу Арнаутова.
Дымилась папироса, забытая в пепельнице на стуле.
В глубине квартиры дважды пробили часы.
В комнату вошла высокая чуть полноватая блондинка.
Афоня, обедать будешь?
Лапшин сел на диване.
– А чем угостишь?
– Суп картофельный и свинина с картошкой жареной.
– Давай свининки.
– Сейчас подам, я уйти должна.
– Далече?
– С лягавым моим встреча.
– Ох, Маша, подрывать нам надо. Чекисты народ ушлый.
Уж на что жандармы специалисты были, а я самого Прилукова промеж двух берез обводил.
Сколько веревочка ни вейся…
– Да куда подаваться-то, Афоня?
– К финнам или латышам или в Варшаву. Там люди серьезные есть.
– С бумажками этими?
Мария вынула из кармана платья пачку советских денег.
– Давай золотишко и камни скупать. Бумаги этой у нас на две жизни хватит. А я пока подумаю о хорошем дельце. Есть наметки, но его поставить надо, а для этого людишки нужны.
– Я вчера в «Домино» Доната Черепанова видела. Гулял.
– Устрой встречу.
– Сделаю. Пошли, поешь.
Конспиративная квартира МЧК.
Глузман ждал Марию на конспиративной квартире. Он сидел за огромным столом, пил чай и курил.
Звякнул звонок.
Глузман встал, пошел открывать.
Анисимова вошла, огляделась.
– Сколько сюда прихожу, начальник, столько и удивляюсь. Что в чеке вашей денег нет квартирку обставить? Самовар и тот я вам подарила.
– А зачем, Баронесса, нам уют? Здесь встречаются по делу. Поговорили и ушли. Ну, рассказывай.
– А что говорить-то, начальник, я все написала.
– Сколько тебя просил писать только здесь! А если кто увидит?
– А кому видеть-то? Утром я дома одна. Написала и на груди спрятала.
– Ох, Анисимова, Анисимова… Давай твое сочинение.
Глузман быстро прочитал, спрятал донесение.
– Молодец. Вот, Мария, какое дело. Ольга Ленская у тебя еще работает?
– А как же.
– Ее дружок появился…
– Юрка.
– Он самый. Ты им свидание устрой и за ним присмотри, заодно за людьми, которые с ним придут. Твоя задача выяснить, для чего он появился в Москве и что у него на уме. Поняла?
– А что ж не понять. Только для этого деньги нужны. Харчей да шипучки купить, он до нее большой охотник.
– Любит шампанское, – Глузман усмехнулся, – деньги я прямо сейчас дам. А ты Ольге скажи, чтобы к тебе ехала.
– Здесь аппарат есть?
– Конечно.
– Так я ей прямо сейчас телефонирую.
Инспектор МУРа Георгий Тыльнер.
Его разбудил телефонный звонок.
Тыльнер был ответственным дежурным по городу, и спал в кабинете на широком кожаном диване. Еще весь во власти сна, он подошел к столу снял трубку с рычагов аппарата.
– Тыльнер.
– Слышь, Федорыч, – напористо забился в телефоне голос агента по книге «Фазан», – увидеться надо, дело есть.
– Что за дело? – Сонно-зло спросил Тыльнер.
– Я что телефонным барышням о деле говорить буду?
– Где встретимся.
– На Тверской, у памятника, через час.
– Сговорились.
Тыльнер положил трубку. Закурил.
Ночь сегодня на удивление была тихой, и ему удалось поспать часа три, что можно считать удачей. Он уже привык к этой жизни, когда по нескольку дней не бываешь дома, спишь урывками, ешь, Бог знает чего.
Но именно такая жизнь, очень нравилась бывшему гимназисту Жоре Тыльнеру. Еще пять лет назад он носил сизую гимназическую шинель с блестящими пуговицами и голубоватую фуражку с серебряным гербом гимназии, а сегодня он инспектор Уголовного Розыска и начальник бригады по особо тяжким преступлениям.
Те пять лет, которые он работает в сыске, любому другому человеку хватило бы на три жизни, а Тыльнер был еще полон гимназического романтизма, твердых понятий о добре и зле, и заряжен романтикой революции.
И если первые года три он не знал сомнений, то постепенно они начали приходить к нему. Он гнал их и однажды поделился с ними Олегу Леонидовичу, человеку которому доверял безгранично.
– Георгий, – грустно сказал Леонидов, – запомните, что еще во времена Великой Французской революции, один, думаю весьма не глупый человек, сказал, что она пожирает своих детей. А потом запомните, что революции делают не голодные, а сытые, чтобы есть еще сытнее. Поэтому мы с вами должны делать свое дело, а там что будет.
– Неужели вы не верите в провозглашенную свободу, равенство и братство.
– Не верю. Я слишком много пошатался по фронтам этой войны и растерял веру, не припомню
