выкатилась, а уж коромысло-то ей вообще схватить!
Марина хохотала до слез, представляя, как маленькая, сухонькая баба Настя молотит огромного Хохла коромыслом.
– Бандюга ты, Женька, – сквозь выступившие слезы проговорила она, погладив его по щеке.
– Какой уродился, – засмеялся и он, вставая с полка.
Марина тоже поднялась, выходя из парной:
– Ты парься, я пока голову вымою.
Но Хохол задержал, прижав к себе:
– Поцелуй меня.
– Ты такой странный иногда, Женька, – улыбнулась она, вставая на цыпочки и дотягиваясь губами до его губ. – Вроде как стесняешься меня, вроде как первый день меня знаешь и боишься обидеть.
Хохол приподнял ее над полом, закрыл ее рот своим и так замер на мгновение.
Потом он с диким ревом хлестался в парилке веником, а Марина успела вымыться и потихоньку сбежать домой, чтобы все-таки не попасть ему под горячую руку. Упав поперек кровати в маленькой комнате, она раскинулась, сбросив полотенце, и попыталась хоть немного перевести дух после невыносимо жаркой бани. Через полчаса ввалился Хохол, распаренный и довольный, завалился рядом, шумно и тяжело дыша:
– О-о-о. Люблю это дело. Сейчас кваску бы…
– Я принесу. – Марина поднялась с кровати, накинула халат и вышла на веранду.
Бабки что-то не было, видимо, пошла к соседке; Коваль достала из холодильника трехлитровку с квасом, налила в большую железную кружку. Женька мигом опустошил ее, перевел дыхание и похлопал рукой по кровати рядом с собой:
– Ну, иди, пока бабка потерялась.
Она скользнула к нему, устроившись под боком. Хохол со вздохом обнял ее обеими руками, прижав к груди:
– Знаешь, что говорят о тебе пацаны? Что у тебя нет сердца совсем, что тебе наплевать на все и на всех, если это только не касается твоих дел.
– Женька, ты ведь со мной уже не один год, а слушаешь всякую чушь, – засмеялась Марина, потершись носом о его нос. – Это ведь только имидж, причем не мною созданный, это еще Мастиф, покойничек, пустил такие слухи, а потом Розан поддерживал. Ну, кое-что из этого, конечно, правда, но далеко не все, ты ж понимаешь. А с другой стороны, ты прикинь – разве я удержалась бы на этом месте столько лет, если бы все знали, что я могу быть не такой, как они думают? Стали бы мои отморозки так безропотно подчиняться мне? Я не уверена.
– Котенок, дело не в том – просто ты грамотная баба, все продумала. Уже одно то, что ты сама, без старого барбоса Мастифа, развела стрелки с Сеней Лодочником, убедило многих. Строгач ждал, что ты придешь к нему за помощью или Малыша напряжешь, ведь он тогда уже был на все готов за тебя, а ты не пришла и Малыша не ввязала. Кошка ты, – улыбнулся он, заметив, как она выгибается под его руками. – И вся в шрамах – кошмар какой-то…
– Это, Женька, не шрамы, а визитные карточки, – не открывая глаз, пошутила Коваль. – Практически от каждого мужика, бывшего со мной, осталось что-то на память. Вот эти – от Нисевича, а вот эти три – от Малыша, – она погладила пальцами шрамы на груди и животе, от которых не пожелала избавиться, хотя в швейцарской клинике ей это предлагали не раз.
– Да, а на спине – от меня, – хмуро отозвался Хохол. – Только Череп на тебе не расписался.
– Он в душе зато расписался так, что и никому не снилось. – Марина тяжело вздохнула и открыла глаза. – И что это мы с тобой вечер воспоминаний устроили, не знаешь?
– Мы редко разговариваем с тобой вот так, просто о жизни, а мне иногда очень хочется рассказать тебе о себе, – вдруг признался он.
– Так говори, я слушаю.
– А сегодня лучше ты мне что-нибудь о себе расскажи.
– Женька, я тебя умоляю – ты и так знаешь обо мне много лишнего.
– Ты думаешь, что я с кем-то этим поделюсь? – с обидой спросил Хохол, чуть укусив ее за нижнюю губу.
– Я знаю, что не поделишься. Просто мне иногда бывает не по себе оттого, что ты знаешь такие вещи, которые и не стоило бы. Например, что моя мать была конченой алкоголичкой, родившей меня от заезжего москвича, что я вынуждена была сама прогрызать себе дорогу в этой жизни, через что мне пришлось пройти, чтобы стать тем, кто я есть…
Марина села, потянувшись к лежащим на стуле сигаретам и зажигалке, закурила, набросив халат на плечи.
– Дай мне потянуть, – попросил Женька, забирая у нее сигарету и затягиваясь. – Ментол этот твой… сердце посадишь.
– Отстань. Знаешь, это только кажется, что все просто – не хочешь, так отказываешь, а на деле обиженный отказом мужик готов на любое западло, особенно если женщина выше его положением. Но меня, слава богу, подставить сложно. Постоять за себя с детства умела, иначе не выжила бы рядом со своей мамочкой и ее дружками-алкашами. Ох, Женька, как же иногда мне хотелось, чтобы дома меня ждал человек, которому можно было бы поплакаться в жилетку, чтобы он пожалел, подсказал, как быть и что делать! Но я была одна, всегда одна – днем и ночью, только собака встречала и провожала. И потом появился Мастиф со своими братками, которым постоянно требовалась моя помощь. Я так ненавидела все это! Даже деньги, которые он мне платил, не радовали. – Коваль передернулась, глубоко затянулась дымом и замолчала.
Воспоминания всегда давались с трудом и болью, она не любила возвращаться в то время, и, как ни странно, все чаще приходилось делать это. Парадокс.
Хохол тоже молчал, закинув руки за голову. Марина посмотрела на его лицо, ставшее почему-то темным, каменным, провела по щеке рукой. Он вздрогнул так, словно она его ударила, и Марина невольно отдернула руку:
– Ты что?
– Прости, котенок, задумался. – Женька поймал ее руку, прижал к губам. – Я почему-то никогда не думал о том, что ты могла быть одинока. Такая красивая, видная девочка – и вдруг никого рядом. Ладно я – отсидел, вышел – песец, никого, только бабка. Но ты!
– Женя, да разве ж дело только во внешности? – Коваль легла рядом, положив голову ему на грудь. – Просто с моим характером очень тяжело построить серьезные отношения с мужчиной. Ты ведь знаешь, как со мной жить. Приходится на многое закрывать глаза, но ведь людей, способных на это, единицы. Только Егор да ты сам, но и то стараешься как-то повлиять, изменить меня.
– Я не пытаюсь тебя поломать, котенок, – покачал головой Хохол. – Но я – мужик, и есть вещи, на которые я просто не могу смотреть сквозь пальцы. А ты… ты ведь любишь довести все до края, так, чтобы земля под ногами горела. И чем сильнее горит, тем тебе больше кайфа, разве нет?
Марина захохотала, шлепнув его по бедру – он был абсолютно прав. Вечер воспоминаний ей надоел, и Коваль начала плавно переводить его в ночь любви, что, разумеется, удалось с блеском и присущей ей фантазией.
– Я тебя обожаю, родной! – выдохнула она, когда Женька уже задремал.
Она ничуть не покривила душой, говоря это – на самом деле чувствовала так и все сильнее привязывалась к нему, понимая, что это единственный родной ей человек. Да, порой из него так и лезло его уголовное прошлое, но ведь и Марина сама тоже не гимназистка. И не воспитание является в человеке главным, не то, как он образован, а что-то совсем другое: умение понять, помочь, просто выслушать – наверное, это.
Только в начале сентября они вернулись в город, причем настоял на этом Хохол, Марина уже и свыклась с деревенской жизнью.
– Расслабилась ты совсем, моя дорогая, пора бы и делами поинтересоваться, – нравоучительно сказал он, укладывая в багажник джипа сумки с вещами.
Баба Настя наблюдала за сборами, сидя на лавке и время от времени вытирая платком слезившиеся глаза. Коваль присела рядом с ней, обняла, ткнувшись лбом в плечо:
