ты хочешь?
И, наивные в своей жалости, несли ей в чашечках цветов медвяную росу и отдавали самые спелые ягоды.
А Сольвейг опасливо бросала на маленьких фей злобные взгляды, стараясь угадать, кто из этих недостойных пигалиц может быть опасен.
Вот фея Подсолнечника, повелительница самого высокого цветка, любимица солнца. Когда она, подставляя лицо солнцу, лежала на ярко-оранжевом лепестке подсолнуха, всем своим видом выражая довольство, Сольвейг готова была зубами перегрызть толстый мясистый стебель, чтобы юная фея сверзилась вниз, переломав все кости.
– Ведь если бы я весь день лицезрела светило, послушно кружащееся вокруг венчика подсолнечника, как не возомнить себя лучшей из первых? – злобно шептала Сольвейг, в своем ослеплении не замечая, что это цветок послушно тянется к солнцу, а не наоборот.
Или, к примеру, феи леса: вечно хлопотливые, озабоченные, опекающие в лесу каждую травинку, норовящие сунуть нос в норку землеройки и спешащие на помощь даже поранившейся змее – разве они не согласятся получить ту же власть, что есть у Сольвейг? То-то дел успеют переделать, заполучив такие возможности и беспечность, станешь ли беспокоиться о лишнем, потраченном на другого, дне, если впереди бесконечное время?
И не понимала, что став ведьмой, тебе подумать о другом в голову не придет.
И Сольвейг не выдержала: облачившись в мышиную шкурку, она подземными ходами, прорытыми по приказу ведьмы кротами, пробралась к жилищу карлика.
Там все было по-прежнему Горел камин. Тяжелыми складками свисали портьеры. Но уродец не спал, и первое, что встретилось Сольвейг, был его прямой насмешливый взгляд. – Я ждал тебя! – карлик уступил ведьме кресло. Та, не ожидавшая, что ее застигнут врасплох, послушно опустилась. И вдруг кресло, ожив, свернулось вокруг Сольвейг тугим сплетением.
– Значит, ты решила меня убить?
Кресло так плотно охватило тело ведьмы, что она не то что говорить, дышать чуть могла. А карлик, заложив руки за спину, прошелся по залу. Сделал круг, остановившись напротив пленницы.
– Ты способная ученица.
Сольвейг показалось, что карлик и впрямь глядел одобрительно.
– Тебе показалось мало того, что я дал тебе, и ты решила забрать остальное?
Не услышав ответа, уродец продолжил:
– Так и надо, Сольвейг! Всегда и любой ценой добивайся того, чего захочется. В эти минуты, когда ты решаешь, как я расквитаюсь с тобой, ты еще не понимаешь, что теперь-то ты, посчитав чужую жизнь лишь мелкой монетой, стала прародительницей всех тех черных сил, ради которых я и затеял эту игру.
И карлик, оскалившись, погрозил кулачком кому-то незримому:
– Вы еще увидите, кто недоношенный! Шутки ради вы учинили потеху посмотрим, как вам понравится, когда никчемные, вышвырнутые вами, словно сор, ничтожества, против вас же и ополчатся.
Ведьма, думающая лишь о своей участи, почти не слышала горячечный, полубезумный бред, она не поняла и половины из сказанного. И вздохнула с облегчением лишь тогда, когда уродец приказал креслу ослабить хватку и, помятая, но целая Сольвейг осмелилась поднять на карлика глаза:
– А со мной, с моей властью что будет?
– Ты и впрямь натолкнула меня на мысль, что, случись со мной что или утони ты в луже, дело мое погибнет, а месть не осуществится.
– Как это я утону? – забескокоилась ведьма.
– Ну, не утонешь, – отмахнулся уродец. – Так мало ли в мире напастей. – И, почмокав губами, пробормотал: – Пусть же все феи и гномы, пусть все, кто хоть в мыслях возжелал зла другому, станут моими послушными слугами. И пусть, как бы не поменялась земля, что бы не произошло в мире, пусть род ведьм и колдунов, потомков оскорбленного асами Мотсогнира, никогда не переведется! Да будет так!
И сколько бы потом Сольвейг не пыталась забыть эту ночь, перед ней вставал скрежещащий и исходящий ненавистью уродец.
Хотя она больше никогда не встречалась с карликом, переместившись в дремучие леса и лишь изредка рисковавшая, как сегодняшней ночью, выбраться из подземных убежищ.
Шли годы: кружевом изморози да цветущими крокусами. Мир вокруг рос и менялся. Куда, в туманы, дожди ли попрятались феи и гномы, а пророчество Мотсогнира не утратило силу. И все чаще, даже среди смертных, объявлялся колдун, сея панику и опасливое почитание, и то в одном, то в другом селении вспыхивала хижина ведьмы, злоба которой переполняла чашу терпения людей.
Правда, великим асам до земной возни между людьми и колдунами дела было мало. Но раз сбылась одна часть пророчества, почему не исполниться и остальному?
А до тех пор, когда и на земле, и в небесной обители воцарятся черные силы, Сольвейг решила терпеть. Но до того времени надо было дожить. Причем, сохранив молодость и красоту, чтобы и тогда быть первой среди первых.
Ночь, блестя звездами, холодила мышиные лапки – Сольвейг все еще не могла преодолеть нерешительность и высунуться из норы до тех пор, пока спящий хоть бы не перевернется.
Один же, сквозь ресницы поджидавший, чем закончатся колебания этой старой злодейки, захрапел еще старательнее.
Он сразу, как только Стина описала нашествие на шалаш безобидных зверушек днем, превращающихся по ночам в злобных монстров, разгадал секрет. В свое время наушники не преминули доложить о проклятии карлика Мотсогнира. Но Один, как всегда, когда касалось принятия решений, отложил перевоспитание нахалов на потом, забыл – дело пошло самотеком. А когда оглянулся, уже пришлось бы расправляться с каждым вторым: или в самом деле колдуном, или только вообразившем себя властелином черных сил. Это было хлопотно. Один решил приглядеться к темным силам при случае. И вот случай торчал в мышиной норе: ведьма, явившаяся за ингридиентом варева из лягушачьих лапок, болотной тины и прочей чепухи.
Игра в поддавки в конце концов Одину надоела. Он изловчился и сцапал ведьму, зажав мышь в горсти.
– Итак?…
Повелительница фей, разучившись внезапно вразумительной речи, изворачивалась, пытаясь куснуть большой палец Одина.
Ас пощекотал зверька под шейкой.
– Будет шутки шутить: я ведь вижу, кто ты на самом деле.
Ведьма поразмыслила и приняла естественный облик. Будь у Одина хоть чуточку юмора, он бы не преминул похвалить ведьму за ловкость. Даже он не уловил жест или тайный знак, каким ведьма-оборотень превратилась в хорошенькую молодую девушку с наивными пухлыми губами и яркими карими глазами на смуглом лице.
Отдай мне ее, – Сольвейг кивнула в сторону шалаша.
Наглости Один поразился. Помолчал. Потом легонько усилил захват. Ведьма, вновь по-мышиному пискнув, затрепыхалась. Лицо ее посинело. Губы беспорядочно хватали воздух.
– Не стоит, красавица, – сумрачно проговорил ас. – Сегодня тебе тут не поживиться!
– Но Великий! – ведьма умоляюще скрестила руки. – У меня нет больше времени, чтобы искать другую жертву, а ночь на исходе. Я вовсе не хочу умирать из-за смертной!
Страх потерять вечность заставил ведьму забыться. Она впилась в ладонь Одина ногтями:
– Ты не смеешь забирать ее – Стина будет принадлежать мне, даже если для того мне придется каяться все оставшиеся столетия!
Только теперь ведьма пожалела, что, опасаясь случайностей, не поселилась вблизи людских селений: там молодых девушек было без счету. Но после того, как одна из ее подданных любопытная ведьмочка всего лишь третьей сотни лет, сунулась в квашню и, увязнув, захлебнулась тестом, Сольвейг, предпочитала одинокие безлюдные места. Кто кинется на крик девушки, когда молодость начнет перетекать к Сольвейг?!
А в деревнях, увидев, как юная селянка на глазах превращается в рухлядь, люди тут же начинают охоту на ведьм и колдунов. Вероятность, что кто-то при этом найдет Сольвейг, была очень мала. Но не станешь
