Бешенство застило Петеру глаза. Он бросил обмякшую тряпичную куклу, которую смерть превратила прорицателя, и принялся топтать тело ногами, распаляя себя хрустом костей, пока мертвец не превратился в окровавленное крошево из чавкающего мяса и костяных обломков. Зал вроде перестал уменьшаться в размерах. Но выхода по-прежнему не было. Петер в отчаянии ковырял трещины между кладкой. Бил кулаками в холодный камень. Обессиленный, упал ничком, не сдерживая рыданий: тут не было никого, перед кем можно стыдиться унизительного бессилия.
Шел час за часом, а ничего не менялось. Разве что тело старика невесть куда пропало – лишь горстка древесной трухи да кучка опилок на том месте, где Петер бросил обезображенное тело.
Томясь тоской, Петер задремал. Всю ночь его мучали кошмары, ему чудилось, что он в тесных тенетах древесного ствола, и нет ни сил, ни желания вырваться из душивших его объятий. А потом он и сам стал деревом – и это было привычней и понятнее, чем его собственное тело из плоти и крови.
А очнулся он от того, что его с ног до головы окатило ледяной соленой волной, накрывшей лежащего на палубе разбойника. Петер вскочил на ноги, бешено озираясь. Ночь бесновалась штормом. По палубе, спасая паруса и снасти, сновала дикая команда. Мореходы, невольно отметил Петер, забеспокоились впервые с начала плавания. Небо прорезали стремительные молнии, словно нарочно стрегающие воду рядом с бортами судна. Черные воды с ревом тянулись к нему и, бессильные покинуть привычную стихию, вымещали всю злость на трещащих корабельных досках. Мачта обломилась тростинкой и тут же, подхваченная волной, исчезла в пучине. Корабль накренило – в трюме доски не выдержали напора воды. В брешь хлынуло море. Судну оставалось несколько минут до гибели. Петер, продираясь через вопящих от ужаса людей, добрался до кормы.
Он по опыту знал, что сейчас на месте затонувшего судна вода разойдется гигантской воронкой, утаскивая вглубь все, что не принадлежит морю – и тогда лишь души спасутся. Во вспышке молнии он еще увидел, как волна заглотнула хромого лоцмана, и ринулся вниз. На мгновение уйдя под воду, он захлебнулся тишиной, царившей под поверхностью воды. Вынырнул и, короткими взмахами отталкивая от себя воду, заторопился прочь от судна. Корабль крутнуло бесноватым волчком. Потом завалило. Петер завороженно следил, как огромный корабль еще качнулся и стремительно ушел в глубину.
Тотчас, словно этого и дожидалась, буря пошла на убыль. Небо просияло зловещими умытыми звездами. Петер начинал замерзать в холодной воде. Теперь чудесное спасение, причем дважды за одну только ночь, уже не казалось благом. Пытаясь согреть онемевшие члены, Петер поплыл в сторону заката. Не то, чтобы он надеялся достичь земли, но дожидаться гибели со смирением у него привычки не было.
Мерно работая руками и ногами, Петер размышлял, что из случившегося с ним – провидение богов, а что – глупое стечение обстоятельств. Совесть за убитого старика Петера не мучала, но он смутно подозревал, что между убийством прорицателя и гибелью судна, посланного за разбойником великим Одином, есть какая-то внутренняя связь, таинственные истоки которой не поддавались разумению простого смертного. Перебирая четки последних событий, Петер вдруг припомнил, что совсем выпустил из виду. Хвала богам, шар времени был на месте, глядя по-прежнему равнодушно. Петер лег на спину. Теперь предстояло разобраться, как же им управлять. Светлого города в глубине шара сейчас не было. Зато, морщась и становясь ярче, по поверхности забегали зеленоватые звездочки, складываясь в узоры. Разбойник и так и эдак вертел шар, досадуя, что старик так не ко времени его взбесил, не успев рассказать о свойствах шара больше.
Звездочки замелькали картинкой, и Петер с удивлением увидел всю свою прошлую жизнь, начиная от рождения, которого, казалось, не помнил. Перед ним, раззявив истерзанный болью рот, беззвучно кричала черноволосая женщина, изгибая спину, когда схватки становились нестерпимы, и, слизывая с губ капельки пота, когда боль ненадолго отпускала. Красно-багровый червяк, каким, оказывается, появился на свет Петер, разбойнику не понравился, он погнал воспоминания дальше через детство к тому времени, когда они с братом стояли на развилке дороги, а над ними склонялись, гарцуя на лошадях, страшные бородатые мужики. Олав еще колебался, а Петер сразу и безоговорочно предпочел примкнуть к лесным братьям, которые, обнаружив, что у жертв взять особо нечего, предложили не вполне равноценный выбор: либо сук и крепкая веревка, либо парни становятся под начало разбойничьего атамана. Петер никогда потом не вспоминал об унижениях, которые пришлось перенести зеленым новичкам, все умение которых состояло в умении нарубить дров да подправить плетень. Пришлось обзаводиться новыми навыками – понятия же Петеру давались легче: он подспудно всегда подозревал, что в этом мире всем добра и благ не хватит. Так почему бы не быть среди тех, кто сам о себе сумеет позаботиться за счет простофиль. И к крови привык быстро, одним взмахом перерезая глотки уж больно цепко державшимся за свой скарб. Но и эти воспоминания Петер погнал вскачь, заставляя зеленые искорки сливаться в неразличимо несущиеся спирали.
Петер гнал и гнал воспоминания, с удивлением и ужасом обнаруживая, что нет ни дня, ни часа, в короткий промежуток которого он был бы абсолютно счастлив и не было мига, который была бы нужда повторить. Отчаявшись, Петер рванулся в будущее, но и там, уже окруженный почестями и льстивой готовностью лизоблюдов, он по-прежнему терзался ненасытным голодом неудовлетворенности.
– Да будет проклята такая никчемная жизнь! – воскликнул Петер, грозя небесам кулаком. На секунду он увидел свою собственную смерть и, даже не поняв, что это его конец, с ужасом отшвырнул черный шар. Тот легко закачался на волне, словно послушная собачонка, подплывая к Петеру, пока не ткнулся в руку.
И тогда же он понял, что пытался втолковать ему старик-прорицатель: узрев свое собственное будущее, человек приходит в такое отчаяние, что больше не будет способен ни на поступок, ни на стремления. К чему гореть желаниями, если все равно к финишу придешь с тем же скарбом, с которым пришел в этот мир?
И даже сейчас, один среди моря, продрогший, с членами, сведенными судорогой, Петер равнодушно знал: сейчас, приближаясь, мелькнет белым парусом суденышко. Его, жалея и охая, будет растирать бледнолицая девушка, наклоняясь над простертым телом и дыша жарким дыханием. Он проваляется в бреду ровно две недели, все такой же безучастный, пока полог, отделявший его закуток от остальной части каюты, не отдернется. И госпожа, приглядывавшей за спасенным девушки, не подойдет и не положит прохладную узкую ладонь на горячий лоб Петера. А он сожмет губы и отвернется к стене, до конца осознав, о какой плате говорила старуха. Узнав будущее, Петер лишил сам себя и порывов тщеславия, и сладости любви. И даже, не противясь судьбе, обнимая жену в первую брачную ночь, Петера передергивало от отвращения: не пройдет и трех лет, он застанет ее в объятиях своего ближайшего друга и приспешника. И одним ударом прикончит обоих. А сын, двухлетний малыш, так никогда и не простит отцу убийство матери, а, повзрослев, станет собирать последователей, чтобы перехватить власть у стареющего правителя. Но не успеет осуществить заговор, потому что в город ворвется орда, не оставящая от крепости камня на камне.
Все Петер знал, дожидаясь среди моря судно с белым парусом. Не знал только, как избавиться от горькой оскомы вечного проклятия знанием будущего.
Правитель смерил расстояние, которое еще оставалось пройти луне до полуночи. Выходило, осужденному оставалось жить несколько минут. Правитель сделал знак. Палачи подхватили жертву, опуская на жертвенник голову осужденного. Парень, казалось, безучастный до сего момента, вдруг закричал и начал вырываться.
Толпа осуждающе зароптала: это было дурным знаком. Раз избранный богами выказал страх, значит, на поле битвы воинов ждет опасность.
Правитель неприметно усмехнулся: знало бы людское стадо, что парень просто боится умирать. А великим асам без особой разницы, победит ли эта сторона или слава достанется противнику.
Впрочем, даже провидцам будущего не дано предугадать помыслы великих асов.
В исходе битвы, которая еще не началась, были заинтересованы трое. Вернее, и Один, и ас Локи уже вернулись с ночной забавы и отсыпались во дворцовых опочивальнях.
К предстоящему вечером пиршеству с лесного оленя содрали шкуру. А бочка с вином, вкатившаяся из погребка вверх по ступеням, глухо ухнула хмельным чревом.
Третьей была Фригг. По праву светлейшей супруги Одина она подозревала, что Локи, пропадавший в Миргарде месяцами, заявился в Асгард неспроста. Теперь, прижавшись к стене и скрытая пологом, Фригг подслушивала. Один, которому Локи старательно подливал и подливал, хмелел мало. Лишь по блеску глаз да сжатой челюсти можно было догадаться, что Один меру перешагнул.
– Как ни суди, а все-таки пока твоя дружина – лишь отлично отлаженный механизм, – Лис Локи
