Настя промолчала. Оба были почти ненавистны друг другу в ту минуту. Семен отбросил ее руку. – Сигнал, когда уходить, дам зажигалкой. Главное, помните, чтоб напугом взять! Стрелять только вверх... Ну, еще что?.. – Он полез за зажигалкой и жестом выразил досаду. – Чорт, – выругался он, – все карманы дырявые. Ладно, по свистку тогда. Расходись.
Люди с лихорадочной поспешностью побежали в сторону села. Очевидно, имелся у них обдуманный план ночного нападения. Только один кто-то, неосторожный, щелкнул затвором винтовки.
Скоро около лошадей, привязанных к растяпой ивке, не осталось никого. Лошади грызли подброшенное сено, быстро увлажняемое тонкой изморосью. Вдруг они вздыбили уши и перестали жевать. В мокрое посвистыванье ветра влился, подобный острому буравчику, настойчивый и тихий свист. Он повторился еще раз, более коротко и глухо.
IX. Второе событие осенней ночи.
В непогоду крепче спится. Только двое в Гусаках и слышали свист посреди ночи: пегий щенок Тимофеевского дома и сам старый Василий Щерба. Первый был непонятлив, молод и глуп, знал одно: на чужой звук – лаять, на хозяйский – подлизаться, подвильнуть хвостом. Огорчившись своим незнанием, пегий подвыл.
Щерба же быстро, не по-старчески, свесил ноги с печки и протянул руку в угол, где, под кульком, стояла винтовка. Рука нашарила пустое место. Не теряя духа, Щерба пошарил по печке. Ничего там не было, кроме пары старых его, мокрых сапог. Это он сделал во-время. Нищий, ночевавший на лавке, пошевелился, и вот мрак тесной избы раздался по сторонам. Чиркнула спичка, и свет ее замерцал желтым слепящим кружком. Василий не знал еще о нападеньи, хотя смутные шорохи наполнили ночь. Василий еще не знал, что нищий и есть Жибанда. За кружком света видел Василий одно: вместо нищего сидел на лавке коренастый молодой мужик, и кривой его глаз искал чего-то по стенам не хуже любого зрячего. Винтовка Васильева сына, Гусаковского председателя, ночевавшего в исполкоме ту ночь, лежала возле нищего на лавке.
Все, что происходило потом, происходило решительно и смело. Василий пригнулся и метнул сапог в мерцающий желтый круг. Тот мгновенно померк. Сапог, видимо, попал в цель: нищий охнул, но вслед затем чихнул. Одновременно на улице прозвучал первый выстрел, не гулкий, словно доской хлопнули по воде. Щерба, замахнувшийся вторым сапогом, ждал шорохов с закрытыми глазами: все равно ничего нельзя было видеть в кромешном мраке избы. Больше доверяясь слуху, надеялся Щерба по шорохам угадать действия нищего, но ничего не было. Тут кто-то тихим шарящим движеньем коснулся босой Васильевой ноги. Щерба вскрикнул и ударил сапогом по темноте. И опять удар не пропал, еще раз охнул Жибанда. Но тем крепче и яростней дернул Жибанда Василья за ногу. Щерба отчаянно брыкнулся... Но Щерба был стар, а Жибанда только притворялся немощным.
– Ну-ка, старый... давай сюда сапоги! Всею харю обил... Еще убьешь невзначай! – говорил Жибанда, стаскивая с койки, подминая под себя Василья и тут же скручивая ему руки назад.
– Не больно крути, – кряхтел Щерба. – Все руки ты мне выломаешь, дьявол!
– А ты не ворчи, папаша, не буянь, не кричи. Твое дело старое, молчаливое. А то и кляп вставлю, – уговаривал Мишка, оставляя связанного на полу и забирая с лавки винтовку.
– ... приехали-те зачем? – Щерба напрасно двигал плечами, неодолимы были крепкие Жибандины узлы. – Барсуки, что ли?
– Барсуки, папаша, барсуки... и волки. Исполком поверять приехали, утвердительно отвечал Жибанда, щупая подбитый нос. – Кстати уж, и пушки ваши заберем... Ишь, нос-то распух как! Чорт тебя угораздил... – Сказав так, Жибанда зажег спичку, отворил дверь и тотчас наткнулся на бабу. Разбуженная шумом и напуганная, она подслушивала у дверей.
– Эге! – спокойно усмехнулся Мишка и тыкнул пальцем в полуголую. Эге, штука штуке весть подает! – и повторил непристойность.
То была невестка Щербы, – она визгнула и, натыкаясь на стены, заметалась по сенцам. Жибанда уже вышел на крыльцо.
Теперь ночь наполнилась криками и руготней. Кто-то проскакал вдоль улицы, таща за собой на коротких обротях четырех, но, может быть, и больше лошадей. Лошади теснились и фыркали, задирая шеи. В немногих окнах горел свет. Окна исполкома были темны. Все смешалось. Кто-то вдалеке редко и одиночно стрелял. Нельзя было понять, кто нападал. Хлестала изморось по черноте. Мимо пробежала ватага людей, кажется, пятеро. Чавкала под ними грязная растоптанная трава. Они бежали молча, но один из них упирался, – его тащили под руки, и задний тузил упиравшегося в спину.
– ...кто? – окликнули они Жибанду, задерживаясь на минуту.
– Тащите кого? – вместо ответа опросил Жибанда, узнав по голосам своих.
– Пленного взяли... В заложники! – взбудораженно объяснил голос Андрея Подпрятова. – Председатель ихний. Прямо с койки взяли, тепленький!
– Туда, к подводам... – приказал Жибанда, перестав улыбаться и рывком опуская руку.
– Слушаю-с! – и Барыков подпихнул коленом пленного.
Все четверо побежали молча вниз, и нельзя было подумать, что средний не по своей воле так прытко бежит.
Вдруг кто-то налетел на Мишку из темноты:
– ... Щерба тута? – полоумно спросил этот.
– А зачем тебе Щерба?.. – неуверенный в том, что узнал Брыкина, Жибанда приблизил лицо, но тот уже исчез.
Тотчас же забыв про это, все еще потирая подбитый нос, Мишка шел вверх по селу. У дома попадьи стояла уже подвода, и вкруг нее копошились барсуки.
– Семен?.. – спросил Жибанда.
– Там Семен... – отвечал кто-то. – В подвале, а мы грузим вот...
В выломанные окна поповского дома подавали винтовки, а трое укладывали их в подводу, рядом с патронными ящиками, уже погруженными. Жибанда пришел к самому концу погрузки. Скоро он увидел Семена, всего в поту, вытиравшего пот прямо рукавом рубахи. Сермяга его валялась теперь поверх подводы.
– Взмок... – сказал Семен. – Вот спешка была! Тридцать две винтовки зато. Теперь ехать надо...
– Сейчас встретил, председателя протащили... пленный! – засмеялся Жибанда, но вдруг насторожился.
С верхнего, правого, края села слышался топот многих бегущих.
– Мужики бегут. Это с Выселок прослышали! – вслух догадался Семен и вскочил в подводу, где уже сидели остальные.
– Дело гниль, – сообразил Жибанда, уже на ходу взбираясь в подводу. Проехать-то успеем мимо них?
Семен не ответил. Лошадь рвала, и телега бултыхалась на неровностях сельской поляны. Семен свистел, давая знак отступленья. – Они уже проскочили значительную часть села, но бег мужиков становился громче. Тут стала видна боковая улица, широкий ее рукав.
Мужики бежали молча, пыхтя и сопя, полуодетые. Передний бежал с банкой горящей смолы, подвязанной на палку. Смоляной огонь слепил. Мужики приближались быстро. Можно стало различить их. Они вооружились тем, что первым попалось на глаза в минуту тревоги. Бежавший сбоку держал высоко над головой поблескивавшую косу. А какой-то шустрый старичонок с большой бородой и в рваных подштаниках, несся почти впереди всех, прискакивая на буграх, и махал кнутом, свистом разрезая темноту.
Именно к нему приковался взгляд Семена, – к старикову кнуту, которым надеялся отбиться от барсуковских цепких лап. Жалость к старику, несущему смерть на ребячьем кнутике, охватила Семена. И именно в эту минуту по мужикам прострокотал пулемет. Это было недолго: как если бы палку вставить в спицы развертевшегося колеса. Семен, уже соскакивая с подводы, видел, как, взмахнув в последний раз кнутом, осел прямо в грязь старичонок, – как кувыркнулся со всего разбега тот, который нес на палке слепительный вихор огня. Горящая смола огненными струпьями растекалась по грязи, грязь сопротивлялась им с шипеньем, огонь стал страшней. Точно боясь перескочить через огневую лужу, мужики остановились. И тогда вторично застучал пулемет, уже не останавливаясь, как в первый раз, уже смертоносно.
– ... Настька, сволочь! – надрывно и хрипло кричал Семен и бежал к пулемету, размахивая Половинкинским наганом, который держал за ствол. Не стреляй... Зарежу, Настька!!
