— Да снимите же его! — раздраженно произнес Сайденхем. — Отцепите эту тушу и положите на стол.
Уортон, изучавшая в этот момент очередную бумажку из пластикового мешка для вещдоков, услышала требование Сайденхема и кивнула своему подчиненному.
И перед глазами собравшихся разыгралась настоящая комедия, своего рода пьеса внутри пьесы — настолько же смешная, насколько трагичной была сама драма, частью которой она являлась. Действие заняло не меньше десяти минут. Встать на стол, чтобы не затоптать улики, не представлялось возможным — во-первых, мешала растекшаяся повсюду кровь, а во-вторых, существовала реальная опасность наступить на свисавший кишечник. К тому же правила судебной экспертизы требовали, чтобы веревка была срезана как можно выше. В результате двум полисменам велели подняться на металлический балкон и дубинками подтянуть веревку к себе, тем самым сместив тело в сторону от стола. Кишечник при этом проехался по луже вязкой крови на его гладкой поверхности, не встретив на своем пути никакого сопротивления. Затем он с громким шлепком упал на пол и распластался, как огромная зеленая пуповина.
После этой операции двое других полицейских растянули под трупом пластиковую пленку. Выглядело все это несколько комично, словно бравые парни в полицейской форме собрались ловить прыгающего сверху самоубийцу. Когда веревка была разрезана, труп наконец низвергся на пластик и тут же едва не съехал на пол, так как спасателей при этом качнуло и один из углов полотнища выскользнул у них из рук.
Рассел презрительно фыркнул из своего наблюдательного пункта.
— Глядя на все это, нетрудно поверить, что, совершив убийство, легко остаться безнаказанным, — прокомментировал он.
Айзенменгер бросил на главного инспектора пристальный взгляд. Похоже, Рассел не вполне сознавал, что говорит. Взгляд был недолгим, и директор музея вновь обратился к разыгрывавшейся внизу сцене. Руководство процессом окончательно перешло к Уортон. Айзенменгер хорошо помнил Беверли еще по делу Пендреда, и, если бы обстоятельства тогда сложились иначе, он, несомненно, даже получил бы удовольствие от знакомства.
Но обстоятельства к удовольствию не располагали.
Тело закрепили во всех трех измерениях, и Сайденхем направился к нему, чтобы приступить к исполнению своих обязанностей, но по дороге обо что-то споткнулся. Наклонившись, он всмотрелся в это что-то, никем прежде не замеченное из-за обилия крови на полу, приподнял находку двумя пальцами так, что она повисла в его руке наподобие мертвого зверька.
— Матка! — объявил он во всеуслышание. Уортон приблизилась к патологоанатому, и Сайденхем с гордостью поболтал своим трофеем перед самым ее носом. — Так и улику потерять недолго.
— Матка была вырезана? — невозмутимо спросила Уортон.
— По всей вероятности. — Доктор жестом попросил подать ему пластиковый мешок и, получив его, погрузил матку внутрь.
— Это важно?
Сайденхем вздохнул:
— Это вам решать. Скоро вы начнете от меня требовать, чтобы я назвал вам номер телефона убийцы, изучив поджелудочную железу жертвы.
Сайденхем повернулся спиной к трупу. Он, как и подобалось в таких случаях, решил начать осмотр с измерения внутренней температуры тела, но не воспользовался для этого электрическим термометром, как другие патологоанатомы, а вытащил из кармашка портфеля маленький стеклянный, один конец которого был окрашен в синий цвет. Поглядев на термометр, Сайденхем встряхнул его, затем поглядел еще раз и вставил туда, куда нормальные люди термометры обычно не вставляют.
Фотограф скривил физиономию:
— Это обязательно?
Сайденхем, чьи естественные человеческие чувства были задушены еще в зародыше несколько десятилетий назад, состроил удивленную мину и не удостоил фотографа ответом.
— Ночь была холодная? — спросил он, не обращаясь ни к кому конкретно.
— Слегка подморозило, — тут же отозвался Джонсон. Сайденхем огляделся с таким вниманием, будто рассматривал инфракрасную часть спектра.
— Да и сейчас не слишком жарко, не правда ли? — заметил он и извлек термометр на свет.
Взглянув на него, доктор записал температуру и сунул термометр обратно в футляр.
— Вы что, даже не вытираете его? — удивился фотограф.
— Чего ради? — абсолютно серьезно отозвался Сайденхем. — Даже если у нее был СПИД, следующему пациенту на это ровным счетом наплевать.
После этого он разрезал веревку на шее убитой сантиметрах в десяти от узла и, бросив на нее прощальный взгляд, опустил в пластиковый мешок, поданный одним из судебных медиков.
Сайденхем, стоя перед трупом, делал какие-то пометки в блокноте и командным голосом, не терпящим возражений, отдавал отрывистые приказы фотографу. Тем временем Уортон обратилась к Джонсону:
— Полагаю, настало время поговорить с тем парнишкой, который обнаружил тело.
Джонсон сам удивился, почувствовав удовольствие оттого, что может возразить своей бывшей коллеге. Тем более что возразить было что.
— Вы, конечно, можете поговорить с ним, но сомневаюсь, что услышите в ответ что-либо вразумительное.
Каким образом, подумал Джонсон, это красивое лицо с тонкими чертами и соблазнительным ртом, возможно несколько большим, но от этого еще более сексуальным, может в один момент превратиться в уродливую гневно-подозрительную маску?
— Что вы хотите этим сказать?
— С тех пор как мы находимся здесь, он не произнес внятно и трех слов. Доктор Айзенменгер считает, что юноша в шоке.
— Айзенменгер? Кажется, это он вызвал полицию?
— Именно он.
— Айзенменгер… — Уортон задумалась. Имя было ей знакомо — по делу Пендреда, если она ничего не путала. — Он ведь, кажется, ваш коллега? — спросила она.
Вопрос был адресован не Джонсону, а Сайденхему, который, на секунду оторвавшись от работы, вопросительно приподнял над очками лохматые брови.
— Джонни Айзенменгер? Да, совершенно верно. Он был неплохим патологоанатомом. Не из самых лучших, конечно, но вполне приличным.
Сайденхем вернулся к измерениям, сопровождая свои действия неизменным ворчанием.
— Приведите его, — коротко приказала Уортон Уилсону.
Уилсон вернулся в сопровождении Айзенменгера спустя несколько минут, которые ушли на то, чтобы урезонить профессора Рассела, рвавшегося пойти вместе с ними. Профессор патологии пугал полицейского деканом и начальником полиции, произнося их имена так, будто это были древние всемогущие боги. Айзенменгер молча наслаждался бессильным гневом профессора. Он знал, что, общаясь с такими типами, Уилсон быстро теряет терпение, но в сложившейся ситуации инспектор не мог позволить себе дать волю душившему его раздражению.
— Сожалею,
Развернувшись на каблуках, он вышел вслед за Айзенменгером. Проходя мимо Беллини, он многозначительно приподнял брови. Покрасневшему от злости Расселу не оставалось ничего иного, как молча смотреть им вслед.
В итоге Айзенменгер по желанию Уортон был доставлен, но та довольно долго игнорировала
