братских могил, и лишь когда их сменили, закинул изрядно похудевший вещмешок за спину и занял своё место в вагоне, идущем на юг…
Глава 20
— Петров! Тебя командир батальона вызывает!
Запыхавшийся посыльный тряс Владимира за плечо. Тот с трудом открыл глаза. Ночью стоял в кухонном наряде и устал, как собака. Доплёлся до койки и рухнув, уснул мгновенно, даже не в силах накрыться байковым одеялом.
— Ч-чего?
— Тебя комбат требует, срочно!
Покряхтывая от боли в затекших от неудобной позы суставах Петров поднялся, с трудом намотал обмотки, и затянув ремень, бросил:
— Пошли.
На ходу приглаживая взъерошенную шевелюру ладонью и отчаянно растирая кранные глаза кулаком другой руки…
— А, явился?
Командир штрафного батальона майор Жваков в принципе, был неплохим человеком и жить давал, но… положение обязывает. Впрочем. Дурными наклонностями не страдал, и попусту над подчинёнными ему арестантами не издевался.
— Бумага на тебя пришла, Петров. Требуют в особый отдел. Так что — собирай свои вещички, и… удачи тебе!
Он неожиданно для бывшего капитана протянул ему руку, попрощавшись крепким мужским рукопожатием…
…Подвывая стареньким двигателем древний „АМО-Ф-15“ дотащил сидящего вместе с двумя конвоирами в кузове Владимира до небольшой украинской деревни, где размещался Особый Отдел дивизии, и внутренне холодея Петров дожидался своей участи, сидя вместе со многими другими, так же доставленными сюда отовсюду, во дворе. Немного подождав, он вытащил из кармана кисет и свернув „козью ножку“, закурил, ожидая строго окрика конвоира. Но тот, покосившись, внезапно усмехнулся и ничего не сказал. Сосед, красноармеец в потрёпанной форме, толкнул его в бок:
— Слышь, земляк, оставь пару тяг?
— Угу!
Кивнул ему штрафник, но тот не успокоился.
— Откуда ты, земляк?
— Из второго штрафбата.
— А… А я — из Фридрихсгафена…
— Откуда?!
— Да из Германии. Меня в плен в первый день взяли, и на работы в Германию отправили. В лагерь. На третий день привезли, там база у них была морская, а вскоре на них англичане напали. Там ТАКОЕ было… Если бы не корабли — всех бы положили! А что они с населением творили, сволочи…
Он глухо сглотнул и отвернулся, затем, справившись с эмоциями, продолжил свистящим шёпотом:
— Словом, на следующий день после начала войны пришёл к нам комендант в бараки и объявил, что кто желает помочь — пусть выходит и получает оружие. Ну я и вышел вперёд… Четыре дня отбивались. А эти англичане, и не англичане вовсе, как оказалось, а негры. Чёрные, что смола. И звери такие… У нас один в плен попал, так они его сожрали. Человека, представляешь?!
— Не блажи!
Владимир даже отшатнулся, но глаза соседа убедили, что тот говорит ЖУТКУЮ ПРАВДУ…
— Съели. А перед этим — кожу с него содрали. Они так со многими делали. Особенно любили над детишками издеваться. Ещё и солью потом посыпят… мы почти две недели отбивались, пока подмога не подошла. Уже невмоготу было, жрать почти нечего, а на женщин, на детей посмотришь, и откуда силы берутся… Ну после того как мир подписали — меня сюда. Поездом. Вот, вчера приехал, жду. Скоро кормить будут…
— Да ты что?!
— Ага.
Петров опешил от услышанного… Ещё бы! Пленному дали оружие? Бывшие враги? И он воевал НА ИХ стороне? Добровольно? Но… Впрочем, он сам видел на Перешейке ТАКОЕ, что заставляло поверить этому худощавому красноармейцу без всяких оговорок.
— Петров, Владимир Иванович, второй штрафной батальон!
Он вскочил и сунул бывшему пленному дымящийся окурок.
— Ну, не поминай лихом! Даст Бог — увидимся!
— Удачи тебе, земляк!..
— Рябовой Петров по вашему приказанию прибыл!
Он стоял перед накрытым бордовой бархатной скатертью столом, за которым сидел трое. Окна были плотно закрыты ставнями, в глаза била мощная электрическая лампа, не позволяющая видеть лиц членов чрезвычайной тройки.
— Рядовой Петров! Суд Военного Трибунала пересмотрел ваше уголовное дело, и в свете вновь открывшихся обстоятельств постановил следующее — признать ВСЕ обвинения против вас ложными и сфабрикованными. Судимость с вас — снять без всяких последствий. В воинском звании — восстановить! Капитан Петров — поздравляем вас с освобождением из под стражи!
Владимир растерялся на мгновение от услышанного, но всё же сообразил — вскинул руку к пилотке и отчеканил:
— Служу трудовому народу!
— Капитан Петров, вы направляетесь для продолжения дальнейшей службы в семьдесят второй танковый полк на должность командира батальона тяжёлых танков. Пройдите в эту дверь, пожалуйста…
А там уже его встречал писарь. Молча взглянув на Владимира склонился за столом и заскрипел пером по бумаге. Выписал аттестаты, вещевой и продовольственный, протянул проездные документы и командировочное предписание. А сверху — новенькое удостоверение личности командира РККА. Плюхнул на стол пухлый парусиновый пакет с алыми сургучными печатями.
— Ваше, товарищ командир. Изъятое при аресте. Получите и распишитесь. Вещевой аттестат можете отоварить здесь же, через два дома — склад. Там же и продукты. Поезд ваш из Сум отправляется. Через два часа туда автобус пойдёт…
И неожиданно по доброму усмехнулся…
…Ещё утром Петров был никем. Арестантом. А сейчас — вновь командир РККА, и немаленького ранга! Новенькая габардиновая форма, туго перетянутая портупеей, ещё необношенные хромовые сапоги со скрипом, а не уродливые обмотки. На боку — жёлтая кожаная кобура, а в ней не потёртый „наган“ образца одна тыща восемьсот „лохматого“ года, а плоский аккуратный „Токарев Тульский“. Через руку — ворсистая комсоставовская шинель, в ногах — туго набитый вещевой мешок. Урчит мощным мотором ярославский автобус, везёт его в Сумы. По долам, по зелёным холмам, мимо рощ и сосновых лесов ведёт его к новой судьбе…
На станции суетились сотни людей. Казалось, что вся армия снялась с места и куда то движется. Командовали командиры, раздвигая толпу пробивались с набитыми мешками гражданские пассажиры, впрочем, послушно уступая путь военным. Выяснив у патруля отправление своего состава он получил в воинской кассе билет и расположился у окошка пустого купе. Вскоре подсели попутчики — пожилой дедок в свитке, с огромным баулом, двое курсантов, опасливо косившихся на него. Молоденькая, лет семнадцати,
