раненые. Сергей и Захарьев, утопая в сугробах, поспешили к кустарнику. Посветили фонариком, и Сергей сказал:
— Фриц!
— Повезло.
Немец умолк, не двигался. Сергей подошел к нему ближе, спросил по-немецки:
— Что у вас за ранение?
— Вы русские? Русские? — взахлеб спросил немец.
— Да. Куда вы ранены?
Всхлипывая и захлебываясь этими всхлипами, немец быстро-быстро заговорил: перебиты ноги, он не может двигаться, он умоляет не убивать его, не бросать здесь, у него трое детей в Лейпциге, жена, мать.
— Но что, однако, с ним делать? — спросил Сергей.
— Придется переть на себе. До землянки.
Они понесли немца на плащ-палатке. Сергей слышал сбивчивое дыхание Захарьева — фриц был увесист — и думал: «В блокноте фиксирует каждого убитого фрица, а тут — тащит. Это правильно: в бою убивай, тут — раненый, беспомощный, помоги».
Повстречали санитара, по сугробам искавшего раненых. Он хотел подменить Сергея, но тот сказал:
— Не надо, управимся. А вы — ищите. Чтоб всех подобрать.
В землянке немца уложили на нары, дали горячего чаю. Санинструктор стал осматривать его ступни. Соколов открыл глаза:
— Пахомцев, без тебя… восстановили связь… Я говорил с ротой… Чередовский убит…
— Убит?!
— Прямое попадание в землянку… Муравьев был у Чередовского… тяжело ранен… В батальоне… заправляет Караханов. — Соколов дышал все более поверхностно, голос слабел, бинт сливался с лицом, такое оно бледное. — Я доложил ему… что ранен… что ты заправляешь взводом… Да?
— Да, товарищ лейтенант, — сказал Сергей и подумал: «Убит Чередовский, с которым столько прошли по военным дорогам, тяжело ранен Муравьев, с которым тоже пройдено — сосчитай, и Соколов ранен, взводный, из офицеров ближе всех был, всегда рядом».
— Товарищ младший сержант, — сказал санинструктор, — упряжки для раненых выехали, я звонил.
— А сколько эвакуируем? Сколько раненых? Убитых?
— Эвакуируем лейтенанта и трех бойцов. Двое легко ранены, я им сделал перевязки, остались в строю. Убитых четверо.
Сергей подсчитал потери — раненые, убитые, трех человек не хватало. Чибисова, Быкова и Пощалыгина. Неужели ранены и их не подобрали? А если убиты? А может, плутают по обороне, метель — ни зги? Найдутся!
— Шубников и Чичибабин, снова пройдите до левого фланга и в тыл, — сказал Сергей. — Захарьев и Петров — до правого и также тыл прочесать. И санитары пусть ищут. И я пойду. Провожу лейтенанта и пойду.
В землянку вошли незнакомые солдаты, Сергей сказал вошедшим:
— Спасибо, без задержки прибыли,
— Стараемся, — сказал один из них, обметая валенки веником из веток. — Задерживаться непозволительно: скорая помощь. На собачках!
— Обогреетесь? Вожатые окружили печку.
Сергей пожал лейтенанту руку, обошел, прощаясь, бойцов.
Согревшиеся у печки вожатые начали выносить раненых. Первым понесли Соколова, Перед дверью он прошептал:
— Мешок?.. Где мой вещмешок?..
— Не волнуйтесь, здесь он, — сказал старший над вожатыми.
— Со мной положите… Под голову… чтоб я чувствовал…
— В мешке у него чертежи, по всем фронтам возит. Как усовершенствовать станок. Ткацкий, — сказал Сергей.
Последним вынесли немца, уложили в «люльку» — санитарную лодочку. Вожатые прикрыли раненых полушубками, собаки завизжали, залаяли и потянули упряжки по снегу, подстегиваемые собственным брехом. Вожатые пошли рядом.
Замыкавшая поезд санитарная упряжка, взбив снежную пыль, скрылась в хворостиннике, и Сергей пошагал к траншее. Поземило, но как будто поворачивало на убыль. Тучи разредились, проглянула луна, снега дымно заголубели. Удар ветра, снежный вихрь, наплыв тучи — и луны уже нет. Однако перед спуском в траншею луна вновь прорвала тучу, осветила приступок, пень, на пне — снеговая шапка.
34
Сергей, едва не валясь от усталости, бродил по траншее, по окопам, по затраншейным оврагам, вылезал и на «нейтралку». Немцы обнаружили его, выпустили пулеметную очередь, пуля оцарапала висок. Сантиметром левее — и заказывай панихиду.
На дне окопа он нашел раздавленный компас. Пощалыгин носил компас — вместо часов, для красоты, но мало ли у кого компасы. Шубников принес ушанку, на подкладке вышито зелеными шелковыми нитками: «М. Н. В.». Михаил Николаевич Быков? Его шапка. В траншее подобрали автомат — по номеру, кажется, чибисовский. Ну, и о чем это говорит? Ранены? Убиты? Замело, засыпало снегом?
Но позвонил Шарлапов, выслушал доклад Сергея, сказал: «Эх-ма, а не утащили их гитлеровцы?» Сергей заставил себя усомниться:
— Сразу троих?
— Продолжай поиски. И меня в курсе держи, — сказал Шарлапов.
Он дал отбой, в трубке пропал его резкий, взволнованный голос. А волнение передалось Сергею. Это несчастье — свершившийся факт? Это такое чрезвычайное происшествие, хуже которого и не придумаешь.
Утихомирился ветер, метель присмирела. Очистился край неба, оттуда посвечивала луна, предутренний мороз постреливал в лесу. Коченели щеки, нос, пальцы, а Сергей все ходил и ходил с сержантами по обороне. Забредал в землянку, усаживался на чурку возле печки и смотрел, не мигая, на коптилку. При его появлении Петров, отдыхавший на нарах, отрывал голову от вещмешка. Наконец не стерпел, спросил:
— Как с Гошкой-то?
— Да никак, — сказал Сергей.
— Гошка в плен живой не дастся, не таковский он. Да и Быков…
— То же я думаю и о Чибисове, — сказал Сергей. Ты не веришь, Юлиан, что они в плену? И я не верю.
Не хочу верить. Наверное, ранены и лежат где-то под снегом, искать надо, иначе погибнут. Искать!
И Сергей поднимался с чурки, рывком открывал дверь.
Утром с кухни принесли термосы с завтраком. Шубников расплескал по котелкам, заглянул в термос:
— Оставляю расход. На троих.
Сергей не притронулся к супу, съел хлеб, запивая его полуостывшим, нескупой заварки, чаем. Захотелось спать, и он, сморенный, прикорнул на краю нар.
Пробудился от крика:
— Товарищ взводный! Товарищ взводный!
