шутку. Он стал энергично переваливаться с боку на бок, безжалостно раскатывая врага, пока не услышал, как затрещали его позвонки. Но в самый разгар этого, скорее даже приятного, барахтанья из-за могил показались новые тени. Словно армия грозных призраков, они стали окружать доктора. В этот самый момент Динь приоткрыл один глаз и увидел мертвецов, плотными рядами надвигавшихся на врача, все еще занятого своими малопристойными упражнениями.
— Осторожно, доктор Кабан! Они идут на вас! — что есть сил завопил ученый.
Однако у врача еще были в запасе средства, чтобы противостоять опасности. Увидев надвигавшуюся на него шеренгу мертвых тел, он свернулся клубком, втянув голову в жирные складки, заменявшие ему шею, и обхватив руками колени, и покатился под откос прямо им навстречу. Остолбенев при виде гигантского жирного ядра, имевшего тем не менее несомненное человеческое происхождение, которое неслось на них по склону холма, мертвецы застыли на месте, раскрыв рот. И тут же все они повалились навзничь, словно костяшки домино, сбитые с ног хитроумным врачом, который обрел свою прежнюю форму лишь после того, как последний враг был выведен из строя.
— Вот здорово! Вы превзошли самого себя! — захлопал в ладоши Динь, не в силах сдержать восторга.
Едва пришедшие в себя носильщики Минь и Сюань, тоже ставшие свидетелями этой эффектной атаки, приветствовали подвиг врача, потрясая в воздухе сжатыми кулаками.
Но тут, когда победа, казалось, была уже в руках, вокруг поднялась такой тошнотворный запах, что у них перехватило горло. Можно было подумать, что тысяча докторов Кабанов разом дохнули на Диня своим смрадным дыханием.
— Доктор Кабан! — с подозрением начал было ученый, но тут же убедился в том, что ошибся.
Доктор сам уже зажал нос пальцами, а гримаса, исказившая его лицо, красноречиво говорила об отвращении, которое он испытывал.
— Что за падаль источает эту немыслимую вонь? В жизни не нюхал такой мерзости!
— Неужто все полуразложившиеся трупы повставали сегодня из своих гробов? — встревожился носильщик Сюань, прикрывая нос рукой.
Не сговариваясь, люди мандарина обернулись в сторону могил. На вершине холма, одетая в лохмотья, развевавшиеся на ветру, словно стяги загробного царства, неподвижно возвышалась какая-то фигура и холодно взирала на них. Они приготовились было снова идти в атаку, но тут чудовищное зловоние, от которого все нутро выворачивалось наружу, окончательно задушило их, и они без чувств попадали на землю.
Луна давно уже потонула в водах Китайского моря, а на небосводе начали понемногу зажигаться далекие, холодные огоньки. Мандарин Тан лежал на спине, положив под голову сцепленные руки, и лениво наблюдал за играми своего резвящегося духа. Он воображал себя бедным рыбаком в заплатанных одеждах, оказавшимся бессонной ночью на этом песчаном берегу, озаренном светом далеких звезд, которые видели рождение и смерть драконов в незапамятные времена. Сколько поколений людей смотрели вот так на перечеркнувшую небо Серебряную Реку, сверкающую, словно бриллиантовый поток?
— Счастлив тот, кто пьет небесный свет устами своего сердца, — послышался голос, доносившийся откуда-то издалека.
Мандарин заморгал, возвратившись внезапно на остров Черепахи, в теплый вечер начала лета. Сю- Тунь обращался к нему, не отводя взора от небосвода. Он лежал рядом с мандарином, сняв башмаки и с наслаждением растопырив непомерной длины пальцы ног. Между двумя мужчинами догорали несколько чахлых веточек, тонким дымком устремляя в небо воспоминания о наполнявшем их некогда соке.
Когда они вышли из пещеры, тьма уже опускалась на бухты и отроги острова. Проголодавшийся лодочник развел на берегу костер, от которого поднимался соблазнительный запах жареной рыбы. Нехотя поделился он своим уловом с судьей, для которого яства, приготовленные его слугой, не шли ни в какое сравнение с нежной, жирной мякотью морской рыбы. Несмотря на настойчивость мандарина и к явному удовольствию лодочника, Сю-Тунь отклонил приглашение принять участие в трапезе и, достав из котомки холодную рисовую лепешку, подкрепился ею.
Слова иезуита вывели мандарина Тана из мечтательного состояния, и он приподнялся на локте.
— Почему вы это сказали? — с удивлением спросил он.
— Вы производите впечатление человека, который отдается созерцанию небес, не обременяя себя идеологическими спорами. В наши времена там, откуда я родом, немногие могут позволить себе такое. На нашем континенте в университетских амфитеатрах и на церковных кафедрах люди бьются друг с другом, решая, как устроены небеса.
— «Смотрите на вещи с точки зрения самих этих вещей, и вы увидите их истинную природу; смотрите на вещи с вашей точки зрения, и вы увидите лишь свои чувства; ибо природа бесстрастна и ясна, тогда как ваши чувства суть лишь предрассудки и неясность», — процитировал мандарин Шао Юня, жившего за шестьсот лет до него.
Сю-Тунь метнул в него проникновенный взгляд. Судья тем временем спросил:
— Ну и каковы же мнения на этот счет?
— В течение долгого времени мы считали, что всё — Солнце, Луна, планеты, звезды — вращается вокруг Земли, которая неподвижна. Небеса нетленны, а Вселенная — закрыта. На этой концепции, унаследованной от греческого философа Аристотеля, зиждется наша социальная и религиозная стабильность: Земля — мир изменчивый и подверженный тлену, тогда как космос незыблем и являет собой символ совершенства.
— Вы говорите так, словно эта теория устарела, — заметил мандарин, усаживаясь по-турецки напротив монаха, продолжавшего лежать на песке.
— Скажем так: некоторые аномалии, видимые невооруженным глазом, были источником раздражения для Церкви. В частности, как объяснить, что планета Марс время от времени словно останавливается в своем движении и даже начинает двигаться в обратном направлении? К проблемам такого рода можно добавить богословские проблемы, происходящие от неточности календаря.
Мандарин кивнул.
— У нас тоже календарь имеет важное значение для соблюдения праздников. Поэтому император окружает себя астрономами, чтобы те устанавливали благоприятные для жертвоприношений дни в соответствии с лунным циклом. В древнем Китае немало ученых было призвано в специальную службу, занимавшуюся астрономией и календарем.
— Совершенно верно! У нас есть большой праздник — Пасха, — день которого вычисляется на основе двух календарей — иудейского и юлианского, и это задача не из легких. Стало ясно, что назрела необходимость реформирования календаря. Вот так сто лет назад Папа Римский предложил польскому математику по имени Коперник заняться этой реформой. Но тот ответил, что реформа невозможна до тех пор, пока не будет определена связь между солнечным и лунным циклом.
— Это говорит о том, насколько важны для религии астрономы, — заметил мандарин.
— Только вот Коперник в конце концов пришел к выводу о том, что планеты вращаются вокруг Солнца, а не вокруг Земли, что полностью разрушало картину мира, созданную еще в древности. Земля, таким образом, становилась такой же планетой, как и все остальные. Но это еще не все. Он высказал гипотезу, что кажущаяся неподвижность звезд означает их огромную удаленность, что говорит о бесконечности Вселенной.
Пожав плечами, мандарин в свою очередь сказал:
— Ну, это не такой уж оригинальный взгляд: буддистские монахи убеждены, что Вселенная не имеет границ, а древние китайцы утверждали то же самое еще пять тысяч лет назад.
— Совершенно верно, — не колеблясь, согласился с ним иезуит. — Я знаю эту теорию с красивым названием «Плод ночных трудов». Она предполагает, что все небесные тела свободно плавают в бесконечном пространстве. Но, видите ли, не так давно на Западе человека отправили на костер за утверждение, что Вселенная якобы бесконечна. Он во весь голос утверждал, что в бесконечном пространстве все точки равны друг другу. Таким образом, ни Земля, ни человек не занимают особого положения, как учит Церковь, а все звезды похожи на наше Солнце.
— Без труда могу себе представить, что богословы почуяли угрозу в этом смелом утверждении. Кто же
