этот отважный мыслитель?
— Джордано Бруно, человек, к которому я питаю глубокое почтение.
— Однако, будучи монахом, не должны ли вы быть на стороне тех, кто разжег этот костер?
Иезуит в замешательстве почесал нос и сел. Пылающие угли плавали в светлых озерах его глаз.
— Понимаете ли, все дело в том, что я действительно верю в Бога. Однако Бруно основывает свои доводы на следующем постулате: «Кто отрицает бесконечность, тот отрицает бесконечное могущество». А ведь наш христианский Бог такой и есть: бесконечно добрый и бесконечно могущественный.
— Значит, если я правильно понял, вы оказались меж двух огней.
Сю-Тунь встряхнул своей гривой, которая была ярче угасающего пламени, отделявшего его от судьи.
— На самом деле даже трех.
Мандарин Тан непонимающе нахмурился, и тогда иезуит пояснил отсутствующим голосом:
— Как миссионер, я прибыл в Китай, чтобы утверждать здесь христианскую веру. Но, будучи иезуитом, я старался также способствовать развитию наук — это излюбленная область деятельности нашего ордена. В наших исследованиях математика и астрономия занимают ведущее место, наряду с чистой теологией, и не будет преувеличением сказать, что иезуиты славятся по всей Европе своим научным духом. А потому, вооруженный знаниями и гордый нашими успехами в поименованных дисциплинах, я думал, что у меня есть чему научить народы Востока.
Он рассмеялся негромким смехом, в котором слышались разочарование и горечь.
— Однако представьте себе, что в Азии я осознал всю глубину своей самонадеянности. Как вы только что заметили, то, что на Западе казалось открытием, на Востоке уже несколько столетий было общим местом. Бесконечные небеса — всего лишь один из сотни примеров. Китайцы особенно опередили нас именно в области астрономических наблюдений: в исторических справках, с которыми я смог ознакомиться, упоминаются перечисления пятен на Солнце, описания различий в блеске некоторых звезд с указанием длительности и места расположения. Что касается комет, то вы за семьсот лет до нас знали, что их хвост всегда направлен в сторону, противоположную Солнцу.
Он зачерпнул горсть белого песка и пропустил его сквозь худые пальцы.
— Так я оказался в весьма неудобном положении: иезуит, который почитает еретика, сожженного за созданную им картину неба, и восхищается научными успехами страны, которую, как предполагается, он должен просвещать.
Но у мандарина Тана возник еще один вопрос.
— Однако разве само существование комет и метеоритов — которые вам были известны — не указывает на то, что Вселенная постоянно меняется и преобразуется, а не является незыблемой, как утверждают ваши схоласты?
Удивленный здравыми рассуждениями молодого человека, монах с улыбкой согласился с ним.
— Похоже, что так, только чтобы разрушить догму, одной логики недостаточно.
Его слова на мгновение повисли в колеблющемся над язычками пламени воздухе.
— А вы знаете, что наиболее близко к этому представлению об эволюции подошли даосы? — снова заговорил Сю-Тунь. — Для них время и мир постоянно меняются, отсюда их особый интерес к алхимии, высшему искусству превращений. Некоторые древние даосские школы очень далеко продвинулись на пути слияния с Вселенной. Так, например, школа Шанцин, пережившая высший расцвет тысячу двести лет назад, но у которой и сейчас, несомненно, имеются последователи, проповедовала внутреннюю алхимию и призывала своих членов питаться светом. Те же, соответственно, верили, что поглощение астральных потоков, символизируемых различными талисманами, позволяет воспарять к небесам, что приводит к слиянию живых существ с Вселенной.
— Это заявление представляется мне немного самонадеянным, — ответил судья, для которого даосы были отщепенцами, проповедовавшими вседозволенность и индивидуализм.
Словно не слыша его, Сю-Тунь продолжал:
— Как бы то ни было, последователи школы Шанцин особо поклонялись Солнцу, представлявшемуся в виде горнила, Луне как символу очищающей воды, Полярной звезде как центру, вокруг которого обращается весь мир, и Большой Медведице, символизирующей шесть отверстий в теле плода.
— Большой Медведице?
— Это имя, которым мы, люди с Запада, зовем созвездие из семи звезд, то самое, что вы зовете Большой Колесницей или Северным Ковшом. Этот пример наглядно показывает особое влечение некоторых даосов к небесным телам. Благодаря созерцательности, а также строгому воздержанию, исключающему сексуальные практики, они в конце концов приходят к слиянию с божествами горнего мира.
Но мандарина Тана не так-то легко было убедить.
— Всем известно, что поиски даосов направлены на обретение бессмертия, и движутся они к своей цели разными окольными, чтобы не сказать опасными путями. Мы же, последователи Конфуция, располагаем более надежным средством для его достижения: достаточно иметь многочисленное и исполненное почтения потомство, которое будет заботиться об алтаре праотцов. Благодаря культу предков мертвые продолжают жить в памяти живых — это и есть бессмертие.
— Я полагаю, что у каждого свой взгляд на эти вещи. Для нас, христиан, путь к бессмертию лежит через спасение души.
— И кто же спасет человека?
— Бог, — ответил иезуит.
Мандарин ничего не ответил на это, но через мгновение все же спросил:
— Необходимо ли спасение души для того, чтобы обрел бессмертие такой человек, как Джордано Бруно? Как вы думаете, сгорев на костре вашей Церкви, будет он вычеркнут из памяти человечества? Или вы считаете, что и через сотни лет люди будут вспоминать о нем?
Сю-Тунь пронзил его взглядом.
— Я убежден, что его будут вспоминать.
Какое-то время судья молча рассматривал усыпанный звездами небосвод, за время их разговора еще немного повернувшийся вокруг Полярной звезды, продолжая свое беспрерывное движение. Взволнованный этой красотой, судья готов был согласиться с мировоззрением даосов. Вполне вероятно, что некоторые из них, стремясь слиться с небесами, стараются присоединиться к этому вечному вращению, которое будет продолжаться и после их смерти. Может, в конце концов, это просто иная форма бессмертия…
Монаха сотряс новый приступ кашля; он прикрыл рот ладонью, но мандарин все же успел заметить, что тот харкает кровью.
— Сю-Тунь, не хотите ли горячего чая? — заботливо спросил судья.
— Не беспокойтесь обо мне, сударь! — с трудом выговорил француз в промежутке между двумя сильными спазмами. — Этот чертов кашель сейчас пройдет. Однако небольшое ночное купание пойдет мне на пользу, ибо мне кажется, что это угасающее пламя обжигает мне кожу.
С этими словами он быстро сбросил одежду, и в свете догорающих углей мандарин увидел глубокие гнойные раны, сбегавшие вдоль позвоночника по его спине. Это зрелище сразу заставило его вспомнить вчерашнюю сцену.
— Скажите мне, Сю-Тунь, знакомы ли вы с госпожой Аконит? — напрямик спросил он.
Тот в удивлении обернулся и, прежде чем ответить, бросил на него быстрый взгляд.
— Да, я действительно имею честь знать ее. Это женщина, чье общество не имеет цены, а речи поражают глубиной ума.
С деланным безразличием мандарин продолжил свои расспросы:
— Значит, у вас был случай беседовать с нею? Я и не знал, что вы бывали в нашей тюрьме.
— Вы ошибаетесь, мандарин Тан, я знаю ее не как тюремщицу, а как алхимика.
— Что вы говорите? Так вы занимаетесь искусством превращений? И что же, госпожа Аконит тоже не чужда этим занятиям?
Мандарин был разочарован. Мало-помалу все вставало на свои места: давешнее ночное свидание было вовсе не любовным приключением, а встречей единомышленников. Но это же все меняло! Их взаимопонимание объяснялось общим увлечением алхимией.
— Следует сказать, что иезуиты, как и некоторые другие ученые умы в Европе, охотно предаются
