занятиям алхимией. Мы тоже увлечены поисками философского камня, который позволяет превращать неблагородные металлы в золото.
— Как?! Значит, и вам знакомы колдовские действия даосов?
— Методы, конечно, у нас разные, но есть много сходного, ибо, в сущности, речь здесь идет об очищении некоего простого вещества с целью получения благородной субстанции. Изготовление философского камня включает в себя три основных этапа: сначала гниение, или черная стадия, целью которой является очищение исходного вещества от всяческих несовершенств. Затем идет белая стадия, символом которой является дерево, увешанное лунами; оно направлено на получение белого камня, с помощью которого неблагородные металлы превращаются в серебро. И наконец, красная стадия, символизируемая деревом, увешанным солнцами, результатом которого и является получение знамени! ого камня.
— А что, поиски философского камня направлены единственно на превращение материи или у них есть и иная цель, чисто духовная? Ведь даосы не будут копошиться у своих печей из таких приземленных соображений, — поинтересовался мандарин, крайне увлеченный темой разговора.
Сю-Тунь, оценивший, похоже, его вопрос, быстро согласился.
— Вот-вот, я к этому и веду. Поиски философского камня имеют и духовное значение: черная стадия означает для алхимика смерть в миру ради обретения вечности; белая стадия означает возвращение души в очищенное тело; а красная стадия — это его конечное вознесение.
— Таким образом, вы, как и даосы, гоняетесь за бессмертием!
— Да, это правда, философский камень входит в состав эликсира долголетия, универсального лекарства, которое умудряются изготавливать последователи даосизма. Но есть и еще одна составляющая, которая связывает нас с даосами: алхимия основывается на тонком следовании природе, и это очень близко нам, иезуитам.
— Поэтому вы и интересуетесь состоянием наук на Востоке, не так ли?
— Вы прекрасно все поняли, мандарин Тан! Алхимия ждет от настоящего ученого примера нравственности, требуя от него анонимности и отказа от земной славы, и этот идеал можно выразить следующей формулой: «С потерей душевной чистоты ученый теряет и свои познания».
После минутного молчания, в течение которого взгляд его бесцельно бродил по чернильным просторам ночного моря, монах заговорил вновь:
— Что до меня, то я постараюсь не потерять этой душевной чистоты, ибо, вернувшись во Францию, намерен опубликовать все свои исследования относительно достижений науки в Китае. Мир узнает истинные жемчужины восточной мудрости.
— У вас достаточно времени для работы над вашей рукописью, Сю-Тунь! — ответил мандарин. — В это время корабли в Европу отправляются крайне редко, и я надеюсь, что вы почтите меня своим присутствием до следующего муссона.
— Я покину вас гораздо раньше, мандарин Тан! Как я уже говорил, португальское судно, следующее на Малайзию, скоро прибудет в порт, чтобы загрузиться экзотическими продуктами для Европы. И я уже позаботился о том, чтобы меня приняли на борт.
Сильнейший кашель снова сотряс тело иезуита, и, внимательно взглянув на него, мандарин отметил, насколько прозрачно-бледна его кожа, расцвеченная розовыми пятнами, проступавшими на ней, словно кровавые цветы.
Ученый Динь предстал перед мандарином Таном со следами бессонной ночи на осунувшемся лице.
— Исчезло еще двенадцать надгробий! Как вы умудрились упустить полуразложившихся мертвецов? — с недоверием воскликнул судья. — Если они только что вылезли из-под земли, сомневаюсь, что их суставы могли быть в хорошем состоянии.
— Носильщик Сюань другого мнения относительно этого. Одно из этих чудищ ухватило его поперек талии, когда тот удирал от него во весь опор. И даже Минь, при всей его удали, не смог никого удержать в этой замогильной скачке. Из этих трупов сочилась какая-то мерзость, так что их совершенно невозможно было ухватить.
Носильщикам было не по себе в огромном зале суда, куда мандарин Тан призвал их вместе с Динем. Пока ученый подвергался жесткому допросу судьи, они с виноватым видом прятались в тени в углу зала. Однако, услышав, что о них отзываются в столь нелестных выражениях, они почувствовали обиду и решили, что настал момент постоять за себя.
— На самом деле, господин, — пропищал Сюань, которому было страшно стыдно за свое бегство с поля боя, — я всего лишь хотел применить обманный маневр под названием «кусок жира, брошенный собаке» — это когда один из сражающихся выступает в роли приманки и начинает убегать, чтобы увести за собой противника и выманить его из логова. Кстати, мой прием здорово сработал, потому что мертвецы сразу помчались за мной.
— А я побежал за своим другом Сюанем, чтобы попытаться их перехватить, но живому человеку не очень-то просто справиться с мертвецом, из которого так и течет какая-то клейкая мерзость, — все равно что пытаться поймать вывалявшуюся в грязи свинью!
Мандарин слушал их, покачивая головой с загадочным видом, который носильщики никак не могли разгадать. Что он сделает с ними? Отругает как следует и выгонит вон? Или, согласившись с мнением ученого, отправит на дополнительные учения вместе с полицейскими? Судья вновь повернулся в сторону ученого Диня, и оба носильщика вздохнули с облегчением.
— Странная какая-то история с этим гноем! И что же, ты ничего не смог сделать, даже при поддержке доктора Кабана?
— «При поддержке» — хорошо сказано! Да все время, пока мы сидели и ждали появления этих живых мертвецов, он не то что поддерживал, а буквально наваливался на меня всей своей жирной тушей!
Улыбнувшись уголком рта, мандарин продолжил свою речь:
— Это совсем не то, что рассказал мне наш дорогой доктор. Ему явно понравилось время, проведенное в тесном содружестве с тобой, и он мог лишь сожалеть, что оно не продлилось дольше. Зато носильщики Минь и Сюань поведали мне о его героических действиях.
— Конечно, если считать скатывание шаром с горы актом героизма, — проронил Динь, презрительно махнув рукой.
— Но это же замечательная идея, вполне достойная нашего доктора! — не смог не вмешаться Сюань, все еще злившийся на ученого за то, что тот так красочно расписал мандарину его поведение. — Благодаря его выдумке по крайней мере десять мертвецов ткнулись мордой в грязь! Таким хилятикам, как я, нипочем бы так не сделать.
При этих словах он покосился на Диня, который совершенно потерялся в своей просторной одежде.
— Беда вот только, что доктор Кабан в самом конце все же не потянул, — заметил Минь. — Даже такая махина, как он, не смогла устоять против секретного оружия этих проклятых мертвецов.
— Какое еще секретное оружие? — спросил мандарин.
— Да то самое, которым они нас и взяли: жуткая вонь, которой они дохнули нам прямо в лица! Дух такой, словно у кого-то полный рот гнилых зубов, а он еще сожрал десять долек чеснока, — ответил Минь, морщась от отвращения.
— Ученый Динь еще подумал на доктора Кабана! — добавил Сюань, ставший вдруг большим ценителем точности.
Мандарин, крайне удивленный, повернулся к ученому:
— Откуда же шли эти миазмы? Их испускали сами тела?
— Трудно сказать, — ответил Динь, припоминая. — У меня скорее впечатление, что запах распространился внезапно по всему кладбищу так, что мы все задохнулись. Такой тошнотворный, что мы провалялись без чувств до самого утра.
Мандарин в раздумье зашагал по залу. Через какое-то время он вновь остановился перед своими людьми.
— А когда вы почувствовали это зловоние, все мертвецы были уже обезврежены?
