нему убирать комнату и заодно пришивала оторвавшиеся пуговицы. Стефен исподтишка разглядывал ее: она сидела в профиль, так что короткая верхняя губка и чуть вздернутый нос особенно бросались в глаза. Приличия ради она держала на коленях дамский журнал, который он купил ей в киоске и который она даже не раскрыла, и, словно завороженная, смотрела на мелькавшие мимо ветряные мельницы, сушильни для хмеля и ярко-красные кирпичные амбары.
— Поглядите-ка, мистер Десмонд, — воскликнула она, — сколько тут жердей для хмеля — и не сочтешь!
— А вы любите хмель, Дженни?
— Иной раз не брезгую пропустить стаканчик пивка. Прямо скажу — не прочь! — серьезно ответила она, затем взглянула на него и рассмеялась. — Но уж крепче ничего в рот не беру.
И она весело продолжала болтать на своем «кокни». Вскоре она поднялась и, сняв с багажной сетки сумку, достала пакет; не обращая внимания на двух других пассажиров, она развернула его и вынула сэндвичи с ветчиной и языком.
— Давайте перекусим, сэр. Нечего стесняться-то, — уговаривала она его. — Я обещала капитану, что вы у меня будете есть, как надо. А уж если я не заставлю, так Флорри заставит. Одно могу про нее сказать: готовит она отменно. Надеюсь, вы любите рыбу?
— Люблю, Дженни, — сказал он, откусывая сэндвич. — Насчет еды я не беспокоюсь. Тревожит меня другое: понравлюсь ли я вашей рыбнице… я хотел сказать — Флорри.
— Флорри, она славная. И голова у нее работает что надо. Она ведь такая самостоятельная. Со всем сама управляется, и помогает-то ей один только мальчонка — Эрни Вуд, племянник. Правда, жизнь у нее была нелегкая. Да и сейчас она часто прихварывает: все простужается. И ноги у нее больные. Но в общем вы с ней поладите.
— Надеюсь.
— Конечно, многого не ждите… Домик у нее малюсенький.
— Надеюсь, я не развалю его.
— Что вы, сэр, — со всею серьезностью возразила она. — Мы там вполне разместимся: я буду спать с Флорри, а вы — в моей постели.
При этом она взглянула на него и вдруг, поняв всю двусмысленность своих слов, мучительно покраснела. Наступило неловкое молчание, она отвернулась и принялась смотреть в окно.
Но они были уже почти у цели. В Маргет поезд прибыл около трех часов дня, и едва Стефен вышел на открытую платформу, как его точно током ударило — такой здесь был терпкий воздух: насыщенный испарениями реки и океана, запахом соли, ракушек, водорослей и целебной грязи, он одарял озоном скромных приезжих из лондонского Ист-Энда и был, конечно, плебейским, однако непревзойденным во всей Англии. Как и предполагала Дженни, на станции их встречал Эрни, низкорослый, но славный мальчик — лет пятнадцати. Багаж погрузили на тележку, запряженную пони, втиснув пожитки между двумя пустыми ящиками, и, разместившись втроем на переднем сиденье, направились в старинный город Маргет.
Дом Флорри находился прямо у гавани, на набережной, где выстроились старые и довольно ветхие домишки, пахнувшие смолою и морем; перед ними пролегала булыжная мостовая, а за нею смутно виднелся лес мачт, снасти, груды канатов, бочки, ящики, горы нанесенного прибоем ила, длинный мол и бьющие в него серые волны Северного моря. Лавка Флорри, помещавшаяся в доме № 49, низеньком и кособоком, была выкрашена в ярко-голубой цвет; за витриной виднелся мраморный прилавок, а над дверью висела вывеска, на которой было выведено золочеными буквами: «Флоренс Бейнс. Свежая рыба. Креветки и моллюски в большом выборе». Над лавкой помещались жилые комнаты, куда вела снаружи каменная лестница.
Эрни проводил гостей в парадную комнату с удобной мебелью, где уже стоял накрытый стол, но не было ни одного живого существа, кроме пушистой рыжей кошки. Эрни тотчас помчался вниз, чтобы сменить в лавке тетушку, и та вскоре появилась в гостиной — худощавая, угловатая женщина лет сорока, с крупным носом. Спустив на покрасневшие руки закатанные выше локтя рукава, она дружески расцеловалась с Дженни, внимательно оглядела Стефена и протянула ему влажные, холодные, как ее креветки, пальцы.
— Вы, конечно, не откажетесь от чайку. Садитесь, я сейчас подам.
Энергичная и подвижная, она быстро принесла из задней комнаты большой поднос, на котором стояла тарелочка с хрустящим хлебом, чайник и внушительных размеров блюдо с жареной рыбой, затем, держась очень прямо, села за стол и принялась угощать гостей, всем своим видом показывая, что уж кто- кто, а она голову никогда не теряет.
— Ну, как дела, Флорри? — спросила Дженни, отхлебнув чаю и слегка причмокнув от удовольствия.
— Не могу пожаловаться. Только вот с ларьком хлопотне.
— Ведь это всегда так, Флорри.
— Всегда.
— Опять этот дурацкий городской совет?
— Ну конечно, совет с его фокусами. Думают, раз я женщина, так надо мной можно сколько угодно измываться.
— Ничего, недельки через две все устроится.
— Через три, милочка.
— Неважно. Все эти хлопоты с лихвой окупятся, Флорри.
— Иной раз я не очень-то в этом уверена.
Флорри покачала головой, подавленная своими бесконечными тяжбами с чинушами: и почему только мир устроен так несправедливо, почему в нем господствуют мужчины? Казалось, она хмуро припоминала все беды, все, что вытерпели и выстрадали представительницы ее пола со времен грехопадения Евы.
Дженни улыбнулась Стефену, желая вовлечь его в разговор.
— Летом торговля здесь на славу. Флорри арендует ларек около бульвара. Ее все знают: креветки и моллюски у нее замечательные!
— Мне так думается, что я известна и мелкой камбалой. — Флорри была явно оскорблена тем, что Дженни забыла упомянуть об этом немаловажном обстоятельстве.
— Ну конечно, дорогая.
— Та, которую мы сейчас едим, просто великолепна, — вежливо заметил Стефен.
— Это не мелкая камбала, а крупная, — мрачно поправила его Флорри. — Кушайте на здоровье. В море ее сколько угодно.
Еда была вкусная и обильная, комната уютная, в камине весело потрескивал уголь, однако Стефену было не по себе: он чувствовал, что с самого начала возбудил недоверие хозяйки. Ему-то это было глубоко безразлично, но он счел необходимым — не ради себя, а ради Дженни — завоевать расположение торговки рыбой. Простою вежливостью, как он понял, тут ничего не добьешься — скорее наоборот. Он заметил, что Флорри неравнодушна к рыжему коту, усевшемуся на ручку ее кресла, — она то и дело давала ему куски со своей тарелки, — и, вынув из кармана блокнот и карандаш, принялся, пока обе женщины были заняты немногословной, однако дружеской беседой, рисовать кота.
Десять минут — и рисунок готов. Стефен оторвал листок и молча протянул его Флорри.
— Ну… скажу я вам… — На ее подвижном лице отразилось удивление, нерешительность, боязнь опростоволоситься — самые разнородные чувства, сменившиеся, наконец, удовольствием. — Да ведь это Рыжик — как живой. Вы, значит, будете художник?
— Если рисунок вам понравился, вы, надеюсь, согласитесь принять его от меня на память?
— Этак у вас и денег никогда не будет: разве можно раздаривать вещи?
Хоть это и было сказано не без иронии, тем не менее Флорри была явно довольна. Когда Стефен после чая заявил, что пойдет немножко прогуляться, она крикнула ему вслед:
— Остерегайтесь ветра. Ведь Маргет смотрит прямо на Северный полюс.
Этот географический факт был абсолютно точен, ко в противоположность Флорри Стефен любил холод: он всегда хорошо себя чувствовал в прохладную погоду. И сейчас, выйдя на приморский бульвар — пустынный в это время года, поскольку курортный сезон еще не начался, — он сразу ощутил прилив сил в своем ослабевшем после болезни теле. Целительный воздух, колючий, словно ледяное шампанское, без усилия наполнял его легкие, вызывал краску на щеках, бодрил. Впервые после суда в нем вспыхнула искорка
