Мой дорогой, так много между нами не выговорено. Но как любовь протиснешь под колпак существования? И как из «что», скажи, получишь «как»? А из души, Психеи, — Еву, тело? Из «то, что было» — «то, что есть и цело»? Как из «возможно» сделать «буду делать»? Переживание — из слова одубелого? Игру — из срама? Рифму — из простого «да»? Из больше — меньше? Лиру — из креста? И как из праха, замурованного в склепе, добыть желаний пусть и пепел? Воспоминаний чёткий профиль врезается, как рифма в речь. Воспоминанье — это мим, не смогший речью пренебречь. А помнишь ли такой вопрос: как отличить от правды ложь? Ещё — про души… Правда, что цена таким вопросам грош? Свободен ли ты там, где есть? Свобода… Что — проклятье? Лесть? А помнишь ли вопрос такой: «Как быть с опавшею листвой?» Легки, легки, как вздох Шопена, мои вопросы, но не надо отвечать. Они могильному венку замена и знак, что люди на ходу молчать — как сочиняют на ходу — не в состоянии. Насилью траурного причитания тебя подвергли. И повергли в прах, провозласив, что смертью смерть поправ… Слова. Слова. Одни слова. Ты прав. Но как ещё, скажи, сквозь время странствуя, не замечать его насилья над пространством? И как забыть — что значит жухлая листва? Что колокол по нам звонит сперва, и лишь потом — поскольку не звонить не может. …В Иерусалиме запуржило тоже. Впервые там снежит за много лет. Но снег растает скоро или нет, оставив только бусинки из слёз и тихий, как слеза, вопрос: «О, Боже, это чудо снегопада не означало ли, что Ты был рядом?» Теперь уже осталось только искать твоё лицо в рисунках облаков. Теперь — когда подведены итоги, защёлкнуто кольцо и не осталось слов, когда случилось то, чему случаться положено, — теперь уж докричаться осталось только до тебя через настилы листвы, сопревшей на твоей могиле за все века, которым счёт забыли, её земли, связавшейся из пыли надежд, которые рассеялись, но были, сомнений, ужасов, осевших в иле на дне текущих дней… Текущее терзает глаза, когда бесследно исчезает… Погост — терзанье сущего, земного. И абсурд. А в небе — возгоревшая комета. Любующиеся её дерзаньем — врут. Их, средь могил живущих, радует не это, а неизвестности примета, при том, что главное известно: живым не обойтись без мертвецов, сближенья с ними и в конце концов — надгробной лжи, что жил усопший честно. По мне, такая радость неуместна: любые мысли и любые чувства, слова, их непроизношение — союз безумия с кощунством перед лицом исчезновения. Тут — на земле — начало марта завтра. Там — у тебя — начало всех времён. Тут первый день — не просто лживость старта, но и предательство финала: он сперва сбегает во второй, потом сбегает в третий… Там — бесконечность, загнанная в сети. Бездвижность. И единство рая с адом, а вздоха с выдохом, с прощальным взглядом. Довольно! Где же это слово, после которого не надо никакого? Оно не тут. ???????? Всё ясно без него — не нужен суд. Всё ясно, как в сказаньях древних эллинов. И, как в Левите, жёстко всё расстелено. Довольно же всего! Тоскливых шествий! Жестокости Его! И нашей лести!
