еще этот дурак Альбер…
— Зачем он приходил в тот вечер?
Нет, поздно, хотя несколько мгновений казалось, что судья все объяснит, вот-вот раскроет тайну. Быть может, Мегрэ поставил вопрос слишком прямо? Форлакруа холодно смотрел на собеседника; в солнечном свете зрачки его были почти бесцветными.
— Да нет. Это не имеет никакого отношения к делу. Пустяки. Вы в самом деле не хотите портвейна? Мой друг из Португалии…
Один друг присылает арманьяк, другой портвейн. Не старался ли он сделать свою жизнь как можно более утонченной? Занавеска на окне была не задернута, и судья, заметив прохаживающегося жандарма, рассмеялся коротким нервным смешком.
— Это что, слежка?
— Вы же знаете, что я не могу поступить иначе. — Форлакруа вздохнул и неожиданно проговорил:
— Все это очень прискорбно, комиссар. В конце концов… Рояль над их головами звучал не переставая; шопеновские аккорды прекрасно гармонировали с атмосферой этого богатого дома, жизнь в котором была так приятна.
— Пока! — бросил вдруг Мегрэ с видом человека, устоявшего перед искушением.
В зале гостиницы «Порт» сидели вернувшиеся с моря мужчины. Кто из них только что говорил? Сейчас все молча наблюдали, как Мегрэ и Межа садятся за стол и заказывают обед.
Клеенчатые куртки, полинявшие от дождя и морской воды, поражали роскошной гаммой синего. Тереза, маленькая служанка, казалась взволнованной, и, проследив за ее взглядом, Мегрэ увидел в одной из групп Марселя Эро, который пил розовое вино. Дюжий парень лет двадцати пяти, в резиновых сапогах, неуклюжий, как все окружающие, взгляд спокойный, движения неторопливые.
Шумные разговоры стихли. Мужчины повернулись к Мегрэ. Потом хлебнули из стаканов, утерли рты и заговорили о чем попало — лишь бы прервать тягостное молчание. Начал какой-то старик, его поддержал другой.
— Пора и домой, обедать! А то жена ругаться будет.
Мегрэ остался почти один; он сидел, облокотившись на стол и подперев подбородок ладонью. Тереза подошла и спросила:
— Любите муклад?
— А что это такое?
— Мидии в сметане. Местное блюдо.
— Терпеть не могу сметану, — заявил Межа.
Когда она удалилась, подошел Марсель. Пододвинул стул с соломенным сиденьем, сел на него верхом и притронулся к козырьку фуражки.
— Можно поговорить с вами, господин комиссар? — Это прозвучало не смиренно, но и не вызывающе. Парень чувствовал себя вполне непринужденно.
— Откуда вы знаете, что я комиссар?
— Говорят… Когда мы вернулись с моря, пошли разговоры…
В углу сидели два рыбака и прислушивались издали к их беседе. На кухне раздавался звон тарелок.
— Правда, что в доме судьи убили человека?
Межа под столом толкнул Мегрэ коленом. Тот с набитым ртом поднял голову и спокойно посмотрел на собеседника; парень выдержал его взгляд.
— Правда.
— В чулане для фруктов?
На верхней губе у Марселя заблестели капельки пота.
— А вы знаете этот чулан?
Парень не ответил, бросив взгляд на Терезу, которая подошла с дымящимся мукладом.
— В какой это было день?
— Сначала сами ответьте мне на один вопрос. В котором часу вы вернулись домой прошлой ночью? Вы ведь живете с матерью, верно?
— Альбер что-нибудь сказал?
— Вопрос задал я.
— Около полуночи.
— Вы всегда уходите из дома судьи так поздно? — Снова взгляд, на этот раз в сторону кухни, где только что скрылась Тереза.
— По-разному…
Жаль, что разговор произошел в тот миг, когда Мегрэ был занят превосходным мукладом. Он пытался сообразить, что у муклада за привкус? Чуть пряный… Немного похоже на дичь…
— А во вторник? — поинтересовался он.
— Во вторник я там не был.
Мегрэ нахмурился, замер на секунду с отсутствующим взглядом и вдруг торжествующе выпалил:
— Кэрри![1] Держу пари на что угодно, что здесь есть кэрри!
— Вы мне не верите?
— Насчет вторника? Понятия не имею, старина. По-вашему, я обязан уже все знать?
— Я готов поклясться…
Несомненно, Мегрэ очень хотелось поверить и ему тоже, как хотелось поверить судье. Как безотчетно он уже поверил Альберу.
Тем не менее труп не пришел в дом судьи сам!
Глава 4
Под оком Республики
В конечном счете Мегрэ не на что было жаловаться. Все шло хорошо, даже прекрасно, и господин Бурдейль-Жамине соизволил-таки выдавить несколько вялых звуков, которые должны были означать поздравления.
Помещение мэрии выбрал Мегрэ: в жандармерии было слишком мрачно, пахло старой кожей, супом из капусты и казармой. В просторном зале мэрии свежеоштукатуренные стены сияли белизной. В углу висел флаг, на камине стоял бюст Республики, на зеленом сукне стола лежала стопка регистрационных книг. Стали съезжаться люди из прокуратуры; первым приехал прокурор, господин Бурдейль-Жамине, настолько высокий, что, казалось, его взгляд не достигает земли; следом — его заместитель; потом следователь, имени которого Мегрэ не разобрал; за ними — письмоводитель, судебный врач и лейтенант жандармерии. Из Люсона прибыл целый отряд жандармов, которые сочли за благо так перегородить улицу, что зеваки запрудили бы ее даже в том случае, если бы до них неведомо как не дошли слухи о чьем-то трупе.
Его уже привезли; он лежал во дворе, так как судебный врач попросил разрешения работать на воздухе. Чтобы было на чем сидеть, притащили козлы, на которые положили доски. Наконец явился чрезвычайно взволнованный доктор Бренеоль. Он приходился прокурору дальней родней. Они учтиво раскланялись и заговорили о завещании какой-то троюродной сестры.
Все курили. За застекленной дверью находился зал для торжеств; там еще висели бумажные гирлянды, а вдоль стен стояли скамьи для мамаш.
— Прошу прощения, господа. Дорогой коллега, могу я вас попросить?
Врачи во дворе. Должностные лица — в зале, письмоводитель — перед ворохом бумаг. Что же до мэра, тот с важным видом стоял на пороге и беседовал с сержантом жандармерии. Все были настолько далеки от разыгравшейся трагедии, что в какой-то момент Мегрэ подумал, да собираются ли здесь приступить к делу? Следователь рассказывал, как он прошлой зимой охотился на уток на Эгюийонской
