Глава 3
Лавчонка, торгующая лекарственными травами на улице Пикпюс
— Он очень страдал? — спросила она, как только обрела дар речи.
— Нет, мадам. Могу вас заверить, что смерть его была мгновенной.
Она посмотрела на газету, которую держала в руках, и с видимым усилием спросила:
— Это правда, что он выстрелил себе прямо в рот?
Комиссар утвердительно кивнул головой. Внезапно успокоившись, женщина, на отрывая глаз от пола, прошептала:
— Он никогда не поступал, как все люди.
Она не походила ни на жену, ни на любовницу. Несмотря на то что ей было не более тридцати лет, во всем ее облике преобладала материнская нежность, мягкая покорность прирожденной сестры милосердия. Бедняки привыкли сдерживать свои чувства и прятать отчаяние, принужденные к тому жестокой необходимостью, ежедневной тяжелой работой, которая лишает их возможности предаваться горю. Она вытерла платком глаза, покрасневший нос сразу сделал ее некрасивой.
— Вы позволите мне задать вам несколько вопросов, — спросил комиссар, усаживаясь за письменный стол. — Итак, вашего мужа звали Луи Женэ? Когда вы с ним расстались в последний раз?
Вместо ответа она снова принялась рыдать. Пальцы судорожно мяли платок.
— Два года тому назад. Но однажды я увидела его снова. Он стоял на улице, прижавшись лицом к витрине, и если бы не моя мать, которая в этот момент была в магазине… Вы хотели бы знать историю нашей жизни, не правда ли? Это единственная возможность понять причину, толкнувшую Луи на… Мой отец был фельдшером в провинции. Выйдя на пенсию, он приехал в Париж; и снял маленькую лавочку, торгующую лекарственными травами, на улице Пикпюс. Вот уже скоро шесть лет, как отец умер, а мы с матерью продолжаем там жить, занимаясь торговлей. Вскоре после смерти отца я познакомилась с Луи.
— Вы говорите, что это было шесть лет тому назад? Он носил уже тогда фамилию Женэ?
— Да, — ответила она удивленно. — Он работал фрезеровщиком на заводе и очень хорошо зарабатывал. Я не знаю, почему все произошло у нас так быстро. Мне трудно это объяснить. Он был так нетерпелив, можно было подумать, что его сжигает лихорадка. Я была с ним знакома не больше месяца до того дня, как мы поженились, и он переехал к нам. Квартира позади лавчонки была слишком мала для жизни втроем… Мы сняли для мамы комнату неподалеку, она оставила мне лавку. Так как у нее было мало средств, то мы давали ей на жизнь по двести франков в месяц. Утром Луи уходил на работу, днем приходила мама помогать мне по хозяйству. Вечерами Луи всегда сидел дома. Мы были очень счастливы, уверяю вас! И все- таки, не знаю почему, я всегда чувствовала что-то неладное. Иногда мне казалось, что Луи совсем не тот, за кого он себя выдавал, будто он из другого мира, из другого общества. Казалось, что его тяготит атмосфера нашего дома, и все равно он меня любил. — Ее лицо затуманилось, она стала почти красивой, когда произносила эти слова. — Не думаю, чтобы на свете было много похожих на него людей… Иногда он вдруг заглядывал мне глубоко в глаза с таким обожанием, что у меня перехватывало дыхание. И тут же отталкивал от себя, тяжело вздыхая. «Я тебя очень люблю, моя маленькая», — говорил он, а иногда не замечал меня целыми часами и словно для того, чтобы забыться, начинал передвигать мебель, хвататься за починку часов, мастерил что-нибудь по дому. Мама его недолюбливала. Вероятно, именно потому, что он не был похож на других людей.
— Не было ли среди его вещей предметов, которые он особенно бережно хранил?
— Откуда вам это известно? — она испуганно вздрогнула и быстро сказала: — Старый костюм. Однажды Луи вошел в комнату в тот момент, когда я вынула костюм из картонной коробки, стоявшей у нас в спальне на гардеробе. Местами он был разорван и довольно грязный. Я хотела его починить и почистить. Луи очень рассердился. Он вырвал костюм у меня из рук, наговорил мне дерзостей и кричал так, что можно было подумать, будто он меня ненавидит. Это случилось через месяц после нашей свадьбы… — она вздохнула и виновато посмотрела на Мегрэ, словно извиняясь перед ним за то, что так мало могла рассказать ему о своей жизни.
— Он сделался странным, не так ли?
— Я уверена, что в этом не было его вины. Мне кажется, что он был чем-то болен, его что-то мучило, терзало… Иногда, особенно в те часы, когда мы были очень счастливы и веселы, он вдруг менялся в лице и переставал со мной разговаривать. Вечера мы обычно проводили на кухне. Я шила, он что-нибудь рассказывал. Он умел очень хорошо говорить. И вдруг он умолкал и смотрел на меня с какой-то скверной, злой насмешкой. Иногда он бросался лицом вниз на свою кровать, не пожелав даже доброй ночи.
— У него были друзья?
— Нет, никого. К нему никогда никто не приходил.
— Он куда-нибудь уезжал, получал от кого-нибудь письма?
— Нет, никогда. И очень не любил, когда кто-то бывал у нас. Иногда ко мне забегала соседка, у которой не было швейной машины, она приходила к нам, когда ей нужно было что-нибудь прострочить, и далее ее редкие визиты были поводом для того, чтобы привести Луи в ярость.
Когда его охватывал приступ бешенства, он совершенно не умел сдерживаться, но потом сам от этого очень страдал. Когда я ему сообщила, что у нас будет ребенок, он посмотрел на меня, как сумасшедший.
С этого рождения, и особенно после рождения маленького, он стал периодически напиваться. И между тем я знаю, что он любил сына. Временами он смотрел на него с таким же обожанием, как смотрел на меня в начале нашего брака. Он хватал его из колыбельки, бешено целовал, бормоча какие-то непонятные слова, а на другой день после этого приходил домой пьяный, закрывался в спальне на ключ и проводил там в одиночестве целые дни.
В первый раз после того, как это случилось, он плакал и просил у меня прощения. Возможно, если бы не вмешательство мамы, я сумела бы сохранить мужа, но моя мать постоянно читала ему морали, поучала его, и у них происходили дикие сцены, особенно в те дни, когда Луи по два-три дня не ходил на работу
Мы стали очень несчастны. Вы знаете, конечно, что это такое, когда муж пьет. Он сделался злым и придирчивым. Два раза моя мать выставляла его за дверь. В ответ он кричал ей, что она не смеет распоряжаться у него в доме. Уверяю вас, в те дни он был невменяем, он за себя не отвечал, что-то мучило его, заставляло пить… Но иногда бывали дни, когда все шло как прежде. Он бросал пить, возился с сыном, говорил мне нежные слова. Только это случалось все реже и реже и продолжалось недолго.
Последняя сцена была особенно отвратительна. Дома была моя мама. Луи подошел к кассе и взял деньги. Мама потребовала, чтобы он положил их обратно. Он не послушался, и тогда мама назвала его вором. Луи страшно побледнел. Он подошел к маме с таким лицом, будто собирался ее задушить. В ужасе я закричала: «Луи, не надо, пожалуйста, не надо!» Тогда он выбежал вон, хлопнув дверью так, что посыпались стекла из витрины. С тех пор прошло два года. Соседи иногда видели, как он проходил мимо, заглядывал в окна. Я справлялась о нем на заводе, где он работал, но мне ответили, что его там больше нет. Кто-то сказал мне, что он работает в мастерской на улице Рокет. Месяцев шесть тому назад я вдруг увидела его, стоящего у нашего окна. На мое несчастье мама, которая теперь живет со мной, была в это время в лавке и помешала мне побежать за ним следом… Вы поклялись мне, что мой муж не страдал, что он умер сразу. Это был хороший, но очень несчастный человек, уверяю вас. Теперь, когда я рассказала вам все, вы убедились в этом, не правда ли? — она с большим напряжением довела свой рассказ до конца. Видно было, что госпожа Женэ до сих пор глубоко любила мужа и он имел на нее сильное влияние. Говоря о нем, она безотчетно воскрешала его образ.
Как и перед беседой, Мегрэ вновь поразился сходством между этой женщиной и тем мужчиной, который в бременской гостинице, заломив от отчаяния руки, пустил себе пулю в рот.
Более того, и ее тоже била какая-то внутренняя лихорадка. Она замолчала, но было видно, что нервы ее напряглись. Женщина, казалось, задыхалась и чего-то ждала от комиссара.
— Женэ никогда не рассказывал вам о своем прошлом, своем детстве?
— Нет, он мало о себе говорил. Я всегда предполагала, что Луи получил образование, позволявшее ему занять более высокое положение, чем то, которое он имел. У него был красивый почерк, он хорошо знал
