тотчас узнал его.
Характерным было присущее ему от природы достоинство — типичная черта многих правильно выращенных породистых собак. Я никогда руки не поднял на него. Но раз — не помню уж, чем он рассердил меня, — шлепнул его по заду. Совсем не больно. И что вы думаете? Пес разобиделся на меня. Зову — не подходит, даю пищу — не ест, отворачивается. А дала моя мать — взял…
Другой характерной его чертой была услужливость. Он научился помогать моей матери носить дрова со двора. Мать накладывала их в дровянике в корзинку; Бенно, прибежав, схватывал корзинку в зубы и тащил домой. В кухне мотнет головой — дрова вывалятся, он бежит за новой охапкой.
Однако он очень скоро сообразил, что ходить через дверь — более длинный путь: приходилось огибать изгородь, которой был обнесен маленький садик, отделявший дровяник от дома. В изгороди имелась калитка, и пес выбрал дорожку напрямик. Он шмыгал в калитку и, если кухонное окно оказывалось открытым, прыгал с ношей в него. Учтя это, мать стала нарочно открывать окно.
Лично я усматриваю в этом зачатки каких-то разумных действий собаки. Рефлекс рефлексом, но…
Ведь еще никто не проник под череп собаки, когда там происходят важные процессы, зрительно не проследил их. И я думаю, что новой науке — зоопсихологии предстоит еще сделать много открытий.
Сколько поразительных историй приходится слышать об инстинкте собаки! Мне не забыть случая с моим товарищем, погибшим при автомобильной катастрофе. У него был годовалый пес боксер. Сразу же, как скончался хозяин, пес стал выть. Потом, пока были на кладбище, он дома все изорвал, перепортил — как будто в приступе какого-то безысходного отчаяния. Стянул со стола скатерть, выпустил пух из подушек. Отказался есть. Через пять дней подох.
Мне думается, случись что со мной, Бенно вел бы себя так же. Не сомневаюсь, что он околел бы от тоски.
Инстинкт собак — поразительный инструмент. Помню, как однажды Бенно всю ночь протяжно выл. Успокоить его ничем не могли. Наутро выяснилось, что в соседней квартире умер больной.
Бенно не терпел, когда кто-нибудь плакал. Если кто-либо расплачется в его присутствии, вскакивал с места и принимался тыкаться в колени мордой. Потом начнет искать обидчика.
Как-то раз к матери пришла знакомая, у которой случилось большое горе. Рассказывая, она заплакала.
Бенно немедля оказался около нее. Потыкался, потыкался мордой — не помогает; забегал по квартире, словно пытаясь выяснить: кто ее обидел? Но так как, кроме двух женщин, никого не было, то пес вполне логично решил, что виновница плача — хозяйка. Подбежал к ней и, взяв пастью ее руку, легонько сжал челюсти, как бы предупреждая: «Это ты сделала? Перестань, а то будет плохо…»
Успокоился он только тогда, когда его увели на улицу.
В другой раз похожий эпизод повторился с моей матерью. Она получила неприятное известие по почте. Женщины, известно, чуть что — в слезы. Дома она была одна. Бенно долго старался успокоить ее, подтыкивая носом и всячески стараясь привлечь к себе внимание; потом, убедившись в бесплодности своих усилий, неслышно выскользнул из комнаты, ударом лапы распахнул дверь, явился в соседнюю квартиру и, схватив за руку соседку — приятельницу моей матери, потащил за собой. Привел, ткнулся мордой в колени плачущей и недвусмысленно посмотрел на приведенную: утешай, дескать, видишь, у меня не получается!
Случай с настройщиком
Однажды к нам пришел настройщик фортепиано.
— Собачка не укусит? — опасливо осведомился он, увидев Бенно и застыв у порога.
— Нет, нет, не беспокойтесь! — поспешила успокоить его моя мать. — Он не тронет, проходите, пожалуйста!
«Собачка» важно подошла, внимательно обнюхала полы пальто и ноги вошедшего, обследовала небольшой коричневый саквояжик, который тот держал в руке, и затем, очевидно не найдя ничего подозрительного, ушла на свое место и легла.
Настройщик облегченно перевел дух: он до смерти боялся собак.
Повесив пальто и шляпу, он прошел в комнату. Поставив саквояжик на краешек стола, открыл крышку пианино, отнял переднюю стенку и, тыча пальцем в клавиши, стал проверять звук.
Это был пожилой коротенький человечек с пышной гривой седых волос и румяным носом картошкой, всю жизнь возившийся с музыкальными инструментами. Погрузившись в привычное занятие, он скоро забыл про собаку, которая больше ничем не напоминала о себе, как будто ее и не существовало. Перед раскрытым пианино он поставил три стула. На один сел сам; на другой, справа, разложил различные приспособления для настройки, извлеченные из саквояжа; на левом лежал носовой платок — у настройщика был сильный насморк.
Бенно, лежа в своем углу с полузакрытыми глазами, казалось, дремал. Меня дома не было — я находился на службе.
Взглянув на часы, мать рассудила: пожалуй, можно успеть сбегать на рынок. Настройщик, видимо, провозится долго, а ей требовалось закупить кое-что к обеду.
Накинув шаль и надев на руку хозяйственную сумку, она отправилась за покупками.
В ближайшем магазине она не нашла того, что ей было нужно. Пришлось пойти в следующий. Потом, как всегда бывает, купив одно, вспомнила, что еще надо и другое…
Короче — спохватилась она лишь при виде больших круглых часов на фонарном столбе. Стрелки клонились книзу; а когда мать отправлялась в свой поход, они смотрели вверх. Прошло не меньше двух часов, как она ушла из дому. Чего доброго, настройщик уже закончил работу и ждет ее. Она поспешно направилась обратно.
Еще в коридоре ее поразила тишина. Когда она уходила, даже с улицы слышалось монотонное: бамм… бамм… Сейчас же было тихо, как будто в квартире — ни души.
Открыла дверь, вошла. И тотчас же услышала дрожащий, медленно растягивающий слова голос:
— Ра-ди бога… убе-ерите вашу собаку… Три часа си-ижу, го-ло-вы не м-о-огу повернуть…
Мать шагнула в комнату и остановилась в изумлении.
Настройщик все так же сидел на среднем стуле перед пианино, но сидел как-то странно, словно истукан, с руками неподвижно простертыми над клавиатурой, боясь сделать даже самое слабое движение. А слева от него, на стуле, на платке, сидел Бенно, тоже неподвижный, как изваяние, носом почти касаясь лица настройщика, не сводя с него глаз. Эта картина была настолько неожиданна и необычна, что мать застыла на месте, а настройщик тем временем продолжал тянуть свое, не поворачивая головы:
— Умоляю ва-ас… Не могу высморкаться… Опомнившись, мать приказала собаке:
— На место, Бенно!
Пес спрыгнул со стула и ушел в угол. Теперь он считал свою миссию законченной.
Несколько секунд, точно одеревенев, настройщик продолжал еще сидеть перед пианино, затем принялся трясущимися руками собирать свои инструменты. Но прежде он схватился за платок… Не забудем, что его мучил сильнейший насморк. Не будь насморка, может быть, и переживание было бы не столь сильным…
— Не укусил он вас? — заботливо справлялась мать, чувствуя себя виновницей случившегося.
— Вы только ушли, — рассказывал пострадавший, — как он сейчас же пришел, вспрыгнул на стул и запретил мне шевелиться. Да, да, не двинь ни рукой, ни ногой; чуть шелохнусь — начинает так рычать, что я думал: пробил мой последний час… А тут еще, как на беду, проклятый насморк, свербит в носу, чихать хочется — никакого терпения. А чихни — и конец…
Заканчивать работу настройщик не стал. Не слушая извинений хозяйки, он сложил инструменты, оделся, боязливо оглядываясь на лежащего Бенно, и ушел, не попрощавшись.
