ставить на меня печать принадлежности к семье, он отказался от меня, уехал и думать обо мне забыл. Я росла в пустынном, ветшающем замке неприкаянная, опекаемая лишь старым брюзгливым домовым, все уши мне прожужжавшим о том, что моя мать предала отца. Возможно, я бы выросла во что-то ужасно никчемное, не знающее о себе вообще ничего, но домовой дал мне доступ в библиотеку, а какой-то человек, которого я совершенно не помню, научил латыни. Так я смогла прочесть три книги о нас, не-людях, все, что я знаю, я почерпнула из них. Первая – это история богов, их детей и сотворенных. Вторая – различия между нами, не-людьми, наша классификация. И третья, самая ценная – дневник какого-то divinitas, попытка описания собственного опыта работы с силой, самые первые шаги в ее овладении, самые основы. Мне необычайно повезло, что эта книга вообще существовала и что она попала ко мне. Работа с силой слишком индивидуальна, даже магия трав с трудом поддается унификации, поэтому любой учебник по работе с силой – большая редкость.
Я плохо помню свою жизнь в имении отца, ведь в переводе на человеческий возраст мне было лет пять-шесть, хоть и выглядела я как взрослая девица. Но один день я запомнила четко и навсегда. Домовой, творение моего отца, в очередной раз повторил, что Жулиет Поммера[8] предала монсеньора Винье,[9] и я спросила, как именно она его предала, домовой ответил: «Она оказалась недостойна». Я проявила чудеса логического мышления и спросила: «А как узнали, что она недостойна?» Домовой задумался, почесал себе брюшко всеми четырьмя руками и выдал:
– Флерс. Все случилось из-за флерса. И вы слишком похожи на флерса, глупенькая Пати. Да. Поэтому-то отец и отказался от вас. Но вы не плачьте, – тут он утешающе погладил меня по коленке, выше-то не доставал, – отец вспомнит о вас. Вы еще немного подрастете, и он вспомнит.
И домовой посеменил по своим делам, а я осталась стоять в холодном поту. Мысль о том, что отец вспомнит обо мне, привела меня в ужас, в цепенящий ужас пойманной жертвы. Вспомнит, поставит семейную печать… и я буду безусловно подчиняться тому, кто меня ненавидит… Я поняла, что надо бежать, бежать, пока отец обо мне не вспомнил. Голова у меня хоть и плохо, но все-таки варила, и я сообразила, что, во-первых, мне нужно то, что ценят люди – мне нужна их помощь, а значит, я должна с ними расплачиваться, во-вторых, мне нужна книга-учебник, я еще очень мало поняла и освоила. Но загвоздка была в том, что на книге стояла метка дома, а значит, ее с легкостью найдут и меня вместе с ней.
Я знала, где хранятся драгоценные камни без оправы, для работы с силой, и сгребла все без разбору в какой-то старый ридикюль с вылинявшей вышивкой, а еще пообрывала все блестящие камешки и жемчуг со старой, богато изукрашенной одежды, нашла брошь и подвески – все пошло в ридикюль, все пригодится. И с книгой я нашла решение, временное, но я надеялась, что потом смогу что-нибудь еще придумать.
Я прекрасно знала окрестности замка, и мое любопытство привело меня даже в столь неприятное место, как церковь, я даже сунула палец в чашу со святой водой у входа. Ничего страшного не произошло, но я почувствовала, как слабею, святая вода забирала силу, перерабатывала ее под себя, под силу Единого. Вот на Единого и была моя надежда, если не смыть метку, так ослабить ее, чтоб затруднить поиск.
Не сомкнув глаз, я перемаялась ночь, мне все казалось, что отец скачет в замок, чтоб забрать меня. Наутро я сказала домовому, что пойду в лес и кушать не приду, я часто уходила из замка на целый день, чтоб бродить по лесу или полям, так что мохнатый не удивился, лишь привычно что-то пробурчал.
И я ушла. Не оглядываясь. В церкви я намочила платочек и обтерла книгу, стараясь сама не вымочиться в святой воде, метка потускнела и почти пропала, но было ясно, что со временем она восстановится. Отлично, значит, еще раз протрем святой водой.
Дорогу до Парижа не помню совсем, о самом Париже помню лишь вечернее солнце в маленьком кафе и абсент – его все пили, о нем все говорили… Хорошо помню, как впервые попала к фотографу, это чудо – человек замирает, а потом он на картинке, как живой, так похоже не нарисовать, как ни старайся. Я сразу поняла, чем это чудо может мне помочь – книгу фотографировать легче, чем человека, она не шевелится. Молодой парень, фотограф, которого я попросила об этом, сначала рассмеялся, а потом задумался. Мы сошлись в цене, он несколько дней потренировался на какой-то своей книге, а потом я принесла свою. Вместо одного довольно увесистого тома я получила три тяжеленные стопки, но была счастлива – эти стопки были МОИ и принадлежали мне. Я пошла в общественную библиотеку и оставила там отцовскую книгу на самой пыльной полке.
В Париже я совершенно точно прожила больше одного года, потому что помню, что одна зима была теплая, а следующая за ней – лютая. Довольно легко я перестроилась с зеленой силы на красную и прекрасно себе жила в нескончаемой круговерти пирушек и бурных ночей среди непризнанных художников, танцовщиц кабаре и прочей бедной, но веселой и охочей до любви братии.
До одного вечера, когда в наш довольно нищенский кружок не забрел старый и сильный filius numinis. У меня, несмотря на очень слабые изначальные данные, имелся один большой бонус, полученный при рождении или данный мне сразу после него – не знаю, но я, сколько себя помню, всегда могла ВИДЕТЬ силу, у меня всегда было vis-зрение, и я, опять же не знаю почему, всегда скрывала это свое умение. Когда соседка с восторгом прошептала мне в ухо: «Ты глянь, глянь на него…», я по привычке переключилась на vis-зрение и глянула на богатого красавца лет тридцати пяти. И опять, как тогда в поместье, покрылась холодным потом, он буквально бурлил белым и красным, щедро разбрасывая красные искры девушкам и собирая их «ответы» на себя. Мы встретились глазами, и я сбежала. Он быстро нашел меня, моя комнатушка была над залом.
– Суккуб, а дани не платишь, – зло сказал он, войдя.
– Я не суккуб, – ответила я, стараясь вызвать зеленую силу, мне это удалось, я приготовилась защищаться.
В ответ он расхохотался.
– Да… теперь вижу. А вот почему на тебе нет семейной метки, а, девочка? Ты еще слишком мала и слаба, чтобы жить одной, – говоря это, он обволакивал меня красным, но я не сдавалась, представляя, что мы стоим в моем любимом месте под старым мощным дубом, и дерево питает меня и защищает.
– Хм… – он озадаченно хмыкнул, – В любом случае, малышка, ты промышляешь на моей территории, значит, должна платить так или иначе, – тут он плотоядно улыбнулся.
– Не подходи, – ответила я, четко понимая, что буду драться с ним до смерти. – Я тебе не помеха, я ведь кормлюсь с мужчин, а ты с женщин.
– Ты не поняла, глупышка, я здесь самый сильный, и все, кто слабее, подчиняются мне. И ты будешь подчиняться.
– Я никому не буду подчиняться! – выкрикнула я, наливаясь чернотой, готовая вгрызться ему в глотку. В его глазах мелькнула неуверенность и что-то похожее на испуг.
– Посмотрим, – бросил он и ушел.
А я без сил осела на пол, черная сила выела все мои внутренние резервы, а отчаяние, охватившее меня, не давало восстановиться. «Я никому не буду подчиняться», – эта мысль билась в пустой голове. На мое счастье ко мне в комнату заглянул один из художников; когда он уснул обессиленный, я обрела возможность думать.
– Надо уехать туда, где нет сильных filii numinis, – решила я, – где-то должно быть такое место, и его надо найти.
Очень скоро я узнала про Соединенные Штаты Америки, молодую страну, недавно пережившую гражданскую войну, и теперь опять принимающую всех, кому нет места в Старом Свете. Я решила, что это то, что нужно. Я попытаюсь осесть в Нью-Йорке, но если меня оттуда выдавят, как выдавливают из Парижа, уйду в дикие земли, где нет людей и, говорят, первозданная природа. Да, красная сила достается легко и приятно, но и зеленая имеет свои плюсы.
Какое-то время ушло, чтобы разжиться деньгами, и вот я оказалась на пристани перед трапом корабля. Только тут до меня дошло, что мне предстоит пересечь океан, три недели или месяц я буду болтаться на этой большой посудине посреди абсолютно чуждой стихии. Отступать было некуда.
Первые несколько дней я не выходила из каюты и, закрыв подушками голову, пыталась себя убедить, что я на земле. Получалось плохо. Все думали, что у меня морская болезнь, даже врача прислали, я была настолько слаба, что даже не попыталась что-то «взять с него». Я таяла. Океан меня убивал.
День где-то на седьмой я смирилась с тем, что умру, и вышла посмотреть на своего убийцу, отдать дань его силе перед смертью. Как ни странно, на палубе, после того как я несколько часов любовалась волнами,
