Но Бора пробасил:
— А если мы тебя отпустим, ты поедешь туда и все выложишь, так ведь? Станко, друг, по-моему, лучше бы взорвать грузовик.
Тут шофер заговорил быстро и с большой убедительностью:
— Да зачем это? Разве что вы хотите вовсе прикрыть каменоломню. Тут ведь других грузовиков нет. Ни в Илоке, ни в Руме. Уж я-то, — добавил он, словно предлагая полезные сведения коллеге, достойному его внимания, — уж я-то знаю.
Том открыл капот и крикнул Боре:
— Одну гранату вот сюда, и дело с концом!
Но Бора уже обрел свою обычную рассудительность.
— Ладно, Никола. Он человек неплохой. От него есть польза, а если взорвать грузовик, он останется без работы.
Совсем успокоившись, шофер одернул кожаную куртку.
— Верно. Зря портить и ломать никакого смысла нет.
— Так уж и нет? А мне сейчас хороший взрыв не помешал бы. Легче на душе стало бы. — Он покосился на Корнуэлла. — А у вас?
Но Корнуэлл читал какую-то записку. Несколько секунд она трепетала в его пальцах, а потом он поднял голову и повернулся к нему:
— Вот прочтите. Ее принес Станко.
Этот смятый листок содержал известия с базы. Четкие наклонные буквы слагались в слова и строчки, смысл которых был предельно ясен: «Лондон настоятельно требует, чтобы вы доставили профессора без дальнейших задержек. Согласно инструкциям базы, передав его мне, вы немедленно возвращаетесь в Италию. Они отказываются понять ваши долгие проволочки и отсутствие радиограмм. Очень сожалею, но я тут ни при чем. С приветом…» И подпись: «Майор Р. С. Шарп-Карсуэлл».
Он отдал листок Корнуэллу.
— Идиоты! Думают, наверное, что мы тут пьем и веселимся.
— Нет, Они просто хотят избавиться от меня.
— А, бросьте! И ведь передатчик в реке утопил я. Все равно он не работал бы.
Корнуэлл ответил, не повернув головы:
— Когда вернетесь туда, можете рассказать все это им, если хотите.
В тот момент он ничего не заметил. И ответил только:
— Само собой! И уж я найду, что им сказать!
Корнуэлл пристально вглядывался в изгиб дороги на горе, хотя серая петля там, где она исчезала среди деревьев на склоне, была пуста.
Шофер забрался в кабину, и грузовик тронулся, слегка задев пленных. Они растерянно оглянулись. Бора оттащил их к обочине. Из-за плеча Боры офицер закричал по-английски:
— Если вы намерены убить нас, так имейте мужество сделать это сами!
Корнуэлл словно не услышал. Шаркая по щебню, он медленно пересек полотно дороги, которое отделяло его от Боры.
— Мы поведем их с собой назад, Бора. Бора покачал головой.
— Я с вами не пойду. — Он пожал плечами. — Вы уж простите. Я пойду со Станко. Я останусь на нашей Плаве Горе.
Он стоял перед ними, виновато разводя руками, — могучий и в чем-то беспомощный великан.
— Я пойду со Станко, — повторил он. Корнуэлл засмеялся сухим неприятным смехом:
— Значит, даже ты, Бора…
Он умолк и нелепо прижал кулаки к груди. Офицер снова прокричал по-английски:
— Так убейте же нас, только сами. Да, сами!
И тут Корнуэлл сделал то, чего никто не ждал. Он ударил офицера по лицу — грязному, но все-таки холеному и наглому. Том увидел, как на воспаленные глаза офицера навернулись слезы боли. Несмотря на всю свою самоуверенность, он явно был уже на пределе. Как и они все.
— Ради бога! — Том повернулся к Станко. — Нет ли у вас чего-нибудь поесть?
Станко даже растерялся. Он энергично взмахнул длинной рукой.
— Милован! — крикнул он. — Тащи сюда припасы! Милован побежал к кустам у обочины и вернулся с сумкой.
Он попробовал уговорить Станко пойти с ними. Но тот твердо стоял на своем: у них приказ восстановить связь с восточным краем лесов, с Юрицей на том берегу, со всеми, кто уцелел. И все-таки он продолжал убеждать Станко. Да, конечно, это не так уж много — Станко и два его молодых бойца, но в эту минуту они были для них всем: единственным надежным контактом с системой коммуникаций, которая вела к горам и дальше, к остальному миру. Однако Станко твердо стоял на своем.
— Если хотите, вы можете пойти с нами, Никола. Ты и капитан.
— Нас пятеро.
— Пятеро? Куда мне пятерых? Это, Никола, слишком много.
Бора спросил:
— Отряд сейчас за железной дорогой, Станко? В предгорьях?
— Да, мы пришли оттуда. И Николе с капитаном лучше всего найти отряд. За железной дорогой. И сегодня же ночью.
Корнуэлл резко перебил их:
— Вы правы. Переход надо начать сегодня же. Станко вздернул подбородок, так что солнце озарило его багровые щеки.
— Вот это дело. Ну, раз вы решили…
Он перешел к необходимым частностям, и Том заметил, что слушает его с напряженным вниманием.
— До Емельянова Двора, — говорил Станко, отсчитывая мили изящным взлетом пальцев правой руки, — зам нужно будет ползти между Сушацем и Сишацем. Ползти по старому рву. Ты его знаешь, Митя. Ползти, только ползти, потому что на правом склоне и на левом склоне стоят часовые с ракетницами. И на обоих склонах по пулемету. — Станко раскинул руки. — Но если вы будете ползти совсем тихо, без единого звука, они вас не увидят и не услышат, понимаете? Ну а когда вы проберетесь между Сушацем и Сишацем, тогда бегите к каналу, понимаете? Вы должны бежать, потому что за каналом, — теперь он рубил воздух ребром ладони, быстро, яростно, — вам нужно перейти железную дорогу до трех часов. Потому что в три часа в обе стороны проходят патрули. — Он неожиданно обернулся к Боре. — Так сколько их, говоришь? Пятеро? Слишком много. Пройти могут трое. Ну, четверо.
Корнуэлл молчал,
— Значит, они смогут сами пробраться, Станко? — спросил Бора. — Одни?
— А что же? Раз у нас, троих, получилось, так получится и у других троих. Или четверых. Если они все надежные люди. И умеют двигаться быстро и без шума.
Бора сказал медленно:
— Но их семеро. Считая двух пленных.
В наступившей тишине Станко опустил глаза и сказал зло:
— Ты думаешь, я не провел бы семерых, если бы там могли пройти семеро?
Бора произнес вслух то, что думали они все:
— То есть семеро наших…
На этом они кончили. Корнуэлл уже даже не слушал. Они торопливо попрощались со Станко и его бойцами. И с Борой.
Он сжал руку Боры обеими руками:
— Дурак ты старый, Бора. Ну, чего ты от нас уходишь?
Но Бора покачал головой, глядя на их руки, сплетенные в пожатии.
— У тебя нет больше сил терпеть, Бора, так, что ли?
Бора отнял руку, шагнул вперед и стиснул его в неуклюжих объятиях. Маленький крючковатый нос Боры тыкался в его щеку, голос Боры бормотал бессмысленные слова.
